В карете ехали одни. Наедине, трудно описать, что чувствовала Даниэла, должно быть нечто близкое к блаженству. Сэр Гарисон, немного смягчившись, не спускал глаз с девушки, прежде чем они снова заговорили, переждали небольшой антракт, кто в чувствах и в волнении, а кто в буфете с пирожком за щекой.

– Часто вы выезжаете в город? – спросил Вильям.

– Теперь довольно редко, после одного происшествия, у меня больше нет желания быть там.

– Но сейчас мы едем именно в город, вы знали это, но согласились.

Даниэла не ответила. Ей было трудно что-либо произносить, ее сердце колотилось, ручки дрожали, оттого они смирно покоились то на коленях, то на талии. Вид из окна ее не заботил, официальная цель поездки тем более.

– Какое именно место вы хотели бы мне показать? Уверен, из вас выйдет отличный экскурсовод. Итак, какое?

– Церковь. – лишь смогла произнести леди. (услышав это заявление матушка ликовала и начинала бы судорожно писать пригласительные письма на свадьбу, но девушка имело иное представление).

– Вполне заманчивое предложение. Старые храмы красивы, величественны, сколько молитв там было воспето, они будто витают в воздухе пахнущим ладаном, неповторимые фрески, трудоемки и живы.

Последующая сцена покажется странной, мрачной, из-за нестандартного места действий. Фигурировала в рассказе уже не раз, потому атмосфера будет знакома. Кладбище возле церкви утопало в устилающих объятьях осени, небо хмурилось, листва почти опала и деревья обнажились, не смущаясь наготы, мирно дремали орошаемые частым дождем. Выйдя из храма и бросив взгляд немного в сторону от кладбища, нам покажутся две фигуры, восседающие на скамейке, они практически не двигались, не разговаривали, мы бы подумали, что это духи давно ушедшей в мир иной влюбленной пары, в одном ошибемся, Даниэла и Вильям дышали.

– Я удивлен тому, как вы хорошо знаете историю церкви. Но думаю на сегодня предостаточно повествований, для моего забывчивого ума это слишком много. – сказал Геральд меняя тему беседы. – Я заметил, вы чем-то встревожены.

– Я?

– Вы, конечно, кто же еще, мне столь интересны сейчас. Так, ответите?

Даниэла хотела все сказать, признаться в своей любви, вывернуть свою душу наизнанку! Почему она это не сделала, ответ кроется в скромности, хотя она рано или поздно откроется. Она решает вместо изъяснений углубиться в недалекое прошлое, поведать потаенное, значимое, то, что услышать, достоин не каждый.

– Примерно месяц назад я отправилась за покупками в город, или для моциона, точно не смогу вспомнить. С лакеем, матушка не смогла сопровождать меня. Я была рада немного отдохнуть от ее вездесущего покровительства. Все необходимое благополучно куплено и когда возвращалась вдоль улицы, я стала свидетелем безразличия. А именно, увидела возле стены одного из домов лежачего человека, он спал или был без сознания, или мертв, даже подумать об этом страшно. И, и я прошла мимо, думая о том помочь мне или нет, я шла, и не вернулась к тому бедному мужчине. Он был легко одет, но не как пьяница, нет, одежда чистая и аккуратная, рука в побелке, локоть, если точнее, должно быть ударился при падении. Я прошла мимо, не спросив как он, нужно ли позвать доктора, не проверила пульс, не сделала ничего, что нужно было, поступила не как человеколюбивый человек, не как христианин. Не помогла, грех на мне и он тяжек, я нарушила одну из заповедей Христа. Не могу простить себя. Ведь нужно поступать так, как хотел бы ты, чтобы поступали с тобой, неужели я хочу, чтобы никто не замечал меня, будто меня не существует, особенно когда я в беде. Невмешательство, вот что двигало мной. Да, я часто не могу подойти, заговорить с человеком из-за кротости, боязни нового, но это не оправдание, оно и ненужно. Уже поздно. А если тот человек погиб, по безразличию трусости, то, прости меня Господи.

Сказав это, Даниэла замолчала, ей было действительно больно, каждый подобный отрезок судьбы отчетливо впивается в нашу память, перед нами был четкий выбор, но я поступил не так, как нужно, избрал не добро, а зло в мирном на первый взгляд безразличии.

Сэр Гарисон явно пожалел о том, что спросил, неудачно, но он же не знал, что всё обернется именно таким образом. Зато проявил себя по-джентельменски, попытался утешить плачущую леди, она не рыдала, но слезы катились одна за другой, рука прикоснувшиеся к девушке смягчила, согрело кровоточащее место в душе Даниэлы.

Впервые он не мог подыскать нужные слова. Только когда они возвращались в замок, после короткой экскурсии, так как город по площади невелик, да и расстроившаяся девушка вызывала в нем опасения, Вильям произнес следующую фразу.

– Может, просто не вы должны были помочь тому человеку. Представим, что по той улице шла сотня людей, и что будет, если все разом станут оказывать ему необходимую помощь, произойдет давка и неразбериха, то есть должны были несколько или один человек, и вы не в их числе.

– Прошу ненужно меня оправдывать. Нельзя перекладывать свою ответственность на других. А что должно было произойти? Я вам отвечу, у меня и мысли не должно было возникнуть, невзирая на ситуацию помочь. Вместо этого одна несоразмерная слабость моей натуры.

– Не стоит себя так корить.

– Нужно себя корить и постоянно указывать на свои недостатки и слабости.

– Соглашусь, но не в целом. Если как вы говорите – постоянно, то все мелкие промахи, поражения, невзгоды заполнят пространство вашей души, вытеснив что-то доброе, что в каждом человеке есть.

– Довольно личное я вам поведала и вновь всколыхнула ту горечь.

– Я благодарен, за то, что вы открылись мне, с этой новой своей стороны.

– А вы расскажите что-нибудь о себе.

– Признаюсь, мои грехи куда страшнее, но все мы грешны, и это не факт, это общая болезнь. В двух словах я уже много сказал о себе, трудно что-либо добавить. Из-за работы или по природе я расчетлив и иногда циничен, жизнь мною проживается ради нескольких целей, они просты, материальны, хотя есть еще и цели самолюбия, например, чтобы люди помнили обо мне, хотя бы несколько веков. Вам подобное не по вкусу, я знаю. Я здесь всего пару дней, а уже позабыл о той банальности и вы, безусловно, внесли свой вклад в мою изменчивость. Боюсь, стоит вернуться за рабочий стол, как жизнь потечет в обычном русле. Жаль я по натуре не авантюрист.

– Вы не такой.

– Я черств, и людям это нравится, они думают, что это признак самовыражения и подтверждения силы. Вы вправду хотите знать меня, тогда слушайте. Даниэла, вы просили меня задуматься над выбором, и, сделав не правильный, до сих пор занимаетесь самобичеванием, я же в свою очередь, считаю, хватит одного слова – прости, и вы будете прощены.

– Кому больше дается, с того и больше спросится.

– Конечно, но дело не в этом. Когда вы поведали мне отрывок из своей жизни, так живо и искренне, я изумился вами и задумался. И почему-то я уверен, что если попаду в такую ситуацию, помогу любому, кто нуждается, вспомню вас и сотворю добродетель ради вас, не для себя. Вот видите, как всё вышло. Даниэла, вы думали, что непоправимая ошибка в траурных одеяниях нависла над вами, без просвета, без надежды, но впоследствии вы показали мне не своим примером, нет, а своим отношением к сей ситуации каков верный путь. Можно даже сказать исправили во мне былые устои, скорее застои. Маленький светлячок мерцает вдали, не правда ли.

– Я рада, что вы переменились.

– Ну, вот и улыбнулись. Более того у меня возникла еще одна мысль, трудоемкая, но многообещающая. Завтра рано утром не ждите меня, если мне будет сопутствовать удача, то я смогу немного успокоить вашу душу.

– О чем именно вы говорите.

– Завтра.

Сэр Гарисон и не подозревал, что для юной леди не было завтра, было лишь сегодня, она проживала каждую секунду как последнюю, измерителем времени для нее было ее же собственное сердце, то ускоряясь, то замедляясь, тем самым контролируя ход событий. Она ловила каждый момент, потому знала, поездка запомнится ей на всю оставшуюся жизнь, поэтому стоит запомнить всё до мельчайших подробностей. Во влюбленных воспоминаниях главным, центром является любимый человек, остальное же зачастую не так важно. Особенно так четко запоминают люди, осознающие свою недостойность тех мгновений, тех обращений, взглядов, речей, недостоин происходящего, как в иконе важна каждая деталь, кажущаяся мелочью, ведь второстепенного нет.