Я присутствовал при этом, то есть слышал их разговор, беседуя в тот момент с соседом Уипплов. Когда я услышал, как Уиппл неохотно согласился, у меня возникло чувство страха, предчувствие чего-то ужасного. Со всем возможным тактом я попытался отговорить миссис Уиппл от поездки. Все было бесполезно. Она достаточно вежливо выслушала меня, так как была хорошо воспитана, но осталась непоколебима, а что еще я мог сделать? Правда, я мог бы схватить фалинь и не позволить Уипплу сесть в лодку, поскольку у меня было «предчувствие». Но это потребовало бы объяснений, которые я вряд ли смог бы дать. Так что я лишь сказал, что в данных обстоятельствах не стал бы этого делать. Это совершенно не помогло.

Я знал людей, которые смеялись над «предчувствием». Такие утверждают, что в «предчувствии» нет ничего особенного, что это ощущение вызвано каким-то пустяковым и целиком физиологическим нервным расстройством. Некоторые приписывают это чрезмерной стимуляции нервов алкоголем или табаком. Что ж, возможно, это связано с какой-либо одной или всеми этими причинами, но в моем случае оно всегда работает, и у меня было много возможностей это проверить. Доказательство, разумеется, полностью одностороннее: ибо, если я чувствую, что позже пожалею, сделав нечто, и подчиняюсь этому «предчувствию», я никогда не знаю, какое наказание в действительности последовало бы, поступи я иначе. Все это напоминает пастеровское лечение при подозрении на заражение бешенством. Если лечение проводится до того, как у человека разовьется бешенство, никогда нельзя быть уверенным, что в нем была какая-либо необходимость. Известно лишь, что в случае заражения и без лечения человек умирает, причем самым ужасным образом. Так и с «предчувствием». Возможно, все это чушь собачья, как утверждают хладнокровные, прозаичные люди, но действовать согласно «предчувствию» не так уж и сложно, и я, как правило, ему следую.

Я стоял на берегу, наблюдая, как очертания лодки становились все более и более размытыми по мере того, как она приближалась к середине озера. Была вторая ночь новолуния. Беззвездное небо походило на черный бархат. Все вокруг казалось мне зловеще тихим. И вдруг над черной полосой воды эхом разнесся ужасный вопль женщины, находящейся в смертельной опасности. Помню, я даже не удивился — так уверен я был в неминуемой угрозе. Тем не менее, душу мою до основания пронзил ужас, и когда мгновение спустя до меня донесся более хриплый мужской крик, я понял, что трагедия завершилась. И Уипплу, и его жене уже ничем нельзя было помочь.

Вероятно, я был очень близок к истерике. Когда Уилсон, стуча зубами, схватил меня за руку, я с проклятием оттолкнул его и побежал к лодке. Другие мужчины последовали за мной.

Как правило, меня не сильно беспокоят «нервы». Это не связано с какой-то необычной храбростью, потому что я не раз испытывал страх. Мне определенно было страшно в ту ночь, когда мы плыли через озеро к тому месту, откуда донеслись ужасные крики. В грязи и зловонии «ничейной земли», в черноте дождливой ночи, зная, что смерть будет моей участью, если я хоть звуком выдам свое присутствие, мои нервы были спокойны, хотя в моем сердце был страх. Я знал, каким образом могу умереть, и это знание помогло. Но ужасная тайна, стоявшая за необходимостью выйти на озеро, потрясла меня, и, если бы кто-нибудь внезапно прикоснулся ко мне, я уверен, что закричал бы.

В сотне ярдов от дальнего берега мы наткнулись на лодку и подплыли к ней вплотную. Там было пусто. Внезапно мой взгляд привлекло что-то белое на дне лодки, недалеко от кормы. Я подтянул пустую лодку ближе и потянулся к предмету. Это был кусочек муслина, оторванный от женского платья. Я вспомнил, что миссис Уиппл была в этот вечер в белом платье, и меня затошнило.

Когда я снял руку с борта лодки, готовясь начать заведомо безрезультатные поиски, я почувствовал, что рука моя оказалась измазана чем-то липким. Это показалось мне странным, поскольку лодку в последнее время не красили. Я уже собирался окунуть руку в озеро и вымыть ее, как вдруг меня осенило. Я зажег спичку — было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо отчетливо, — и посмотрел, что испачкало мою руку.

Это была кровь.

Уилсон наблюдал за мной. Когда я поспешно, с невольной дрожью погрузил руку в озеро, он спросил тоном человека, который боится услышать ответ:

— Это была…

Он не договорил. Я кивнул и почувствовал, как лодка затряслась, когда его охватил спазм дрожи.

Мы знали, но продолжали поиски — мы и другие, догнавшие нас. Я не ведал, что именно привело к смерти трех человек, но был уверен, что в нашем озере обитало нечто зловещее и ужасное — и я испугался.

Прочесывая озеро, мы не нашли тел — и я знал, что от них ничего не осталось.

На этом нашему предприятию пришел конец. Через неделю все коттеджи опустели. И неудивительно: женщины не только были доведены до предела страшными событиями, но и не могли спать по ночам из-за кошмарных снов и адского звука сирены, свистка или чего там еще, который становился все громче. Это был поистине душераздирающий звук.

После того, как последний из наших гостей собрал вещи и уехал, мы с Уилсоном решили разгадать тайну озера.

К счастью для нас, исчезновение Барнаби и Уипплов не вызвало в Хэмптоне никаких подозрений. Было известно, что несколько человек утонули: событие печальное, но вполне заурядное. Мы не стали просвещать горожан.

Я понятия не имею, что именно натолкнуло меня на мысль о связи между звуками, тревожившими наш сон, и происшествиями на озере, но я обнаружил, что связываю их в своем сознании. Уилсон, когда я упомянул ему об этом, посмеялся над моей идеей. «Как, — спросил он, — шум мог опрокинуть лодку?» Когда я попытался объяснить, что причиной могло быть нечто издававшее шум, он захотел знать, как локомотив мог сойти с рельсов и совершить такое. Видишь ли, он принял как факт мысль о том, что звук, который мы слышали, исходил от механического устройства. Я изложил ему свое представление о ситуации и склонен полагать, что в тот момент он принял меня за умалишенного. Когда я попросил его попытаться вместе со мной определить источник шума, он отказался.

Из уважения к его мнению, я решил провести небольшое расследование. Машинисты оказались очень вежливыми и услужливыми и аккуратно гудели, проезжая по ближайшему к нам участку железной дороги, но гудки совсем не походили на звук, происхождение которого я пытался выяснить.

Я рассказал Уилсону о своих открытиях и подчеркнул, что шум, по моему мнению, явно доносился с озера. Тогда он согласился на совместное ночное дежурство, но я видел, что он не разделял моей убежденности.

В течение трех ночей мы наблюдали, но ничего не слышали, и Уилсон был готов прекратить это дело. С большим трудом мне удалось уговорить его продолжить наблюдения на четвертую ночь.

Поскольку шум, похоже, всегда исходил с юго-западного берега и именно там происходили несчастные случаи, мы использовали это место в качестве нашего наблюдательного пункта. В отличие от восточного берега, который был открытым и довольно пологим, западная сторона резко обрывалась к воде. Некоторые деревья, сломанные обвалом, лежали плашмя в воде, цепляясь за берег только корнями и прикрывая ветвями ближайшие участки озера.

Мы нашли одно дерево, которое пустило корни немного дальше от линии разлома и потому частично избежало участи своих собратьев. Удерживаемое корнями, оно возвышалось над водой под углом примерно в двадцать градусов. Жесткие ветви этого большого хвойного дерева со сломанными сучьями, лежащими поперек, обеспечивали безопасное и удобное, хотя и далеко не теплое, место для засады, так как ничто не защищало здесь от ветра. Как я уже говорил, ночи у озера были холодными.

Вокруг не было опасных наземных животных, и поэтому мы решили не брать оружие; к тому же, я был уверен, что любое имеющееся у нас оружие оказалось бы бесполезным против существа, которое мы надеялись выследить. Итак, прихватив пакет с бутербродами и термос с горячим кофе, мы с Уилсоном отправились на наш наблюдательный пункт.