В связи с анализом проблемы времени немалый интерес приобретают анахронизмы у Снорри. В «Хеймскрингле» много ошибок, погрешностей против исторической точности и просто фантастического материала (в первых ее сагах это заимствования из языческой мифологии и легенды, в поздних — рассказы о чудесах Олафа Святого). На этом основании добротность ее как исторического источника в науке обычно ставится под сомнение; исследователям приходится проделывать нелегкую работу по отделению истины от неистины. Но ведь ошибка ошибке рознь, и некоторые ошибочные утверждения Снорри сами могут иметь ценность для историка.
Можно было бы привести длинный список неточностей и случаев перенесения автором явлений позднего времени в более ранний период. Ограничимся главным. Политическое и административное устройство Норвегии, сложившееся в конце XII — начале XIII в., Снорри сплошь и рядом «опрокидывает» в прошлое. Деление страны на округа, управляемые служилыми людьми конунга, он приписывает уже первому государю всей Норвегии Харальду Харфагру, который якобы посадил своих наместников-ярлов во все округа-фюльки, передал им судебные, полицейские и налоговые функции и возложил на них обязанность поставлять конунгу определенное число воинов; ярлам были подчинены местные предводители — херсиры, также стоявшие во главе вооруженных отрядов. Все эти слуги конунга получали определенные, установленного размера доходы с населения. Столь стройная, единообразная система ни в коей мере не соответствовала исторической действительности IX в. Да и в XII–XIII вв. она тоже во многом оставалась далекой от реальности. Но во времена Снорри хотя бы существовали управляемые королевскими людьми округа, и поборы, взимаемые с населения, на самом деле частично оставались в руках чиновников конунга.
Точно так же должности служилых людей, получившие распространение в XII и XIII вв., оказываются у Снорри существующими уже в X и XI вв.: о лендрманах, которые на самом деле появились не ранее XI в., мы читаем уже в «Саге о Харальде Сером Плаще» и в «Саге об Олафе Трюггвасоне», описывающих события X в., а о сюсельманах — в «Саге об Олафе Святом», хотя сюсельманов стали назначать управителями округов не ранее второй половины XII в. «Вейцлой» («угощение», «пир») называли в более позднее время кормление, жалуемое конунгом дружинникам и иным приближенным. Однако Снорри употребляет это слово в таком значении, говоря о правлении первых норвежских конунгов.
Все подобные анахронизмы могут породить впечатление, что система управления страной и содержания правящего ею слоя за счет эксплуатации бондов в неизменном виде существовала со времен Харальда Харфагра. Между тем она окончательно сложилась незадолго до того, как была написана «Хеймскрингла». Политический строй Норвегии воспринимается Снорри явно как неизменный в своей основе, за одним, правда, исключением: он знает, что до Олафа Харальдссона отдельными областями управляли мелкие конунги и что королевская власть упорно боролась за их упразднение. Таким образом, изменения, с его точки зрения, происходят на событийном уровне, но не касаются институтов.
Наряду с архаизацией ряда новых явлений в социально-политической сфере Снорри допускает некоторые другие передвижки во времени. Народные собрания в отдельных областях страны — областные тинги — были очень древнего происхождения, и историки, собственно, даже не знают, когда именно они сложились. Снорри, стремясь продемонстрировать заботы Хакона Доброго о порядке и законах в Норвегии, приписывает ему создание «Законов Гулатинга» и «Законов Фростатинга» (Hák. góða, 11). Но, с одной стороны, значительная часть обычаев, вошедших в эти уложения, восходит к более раннему времени, а с другой — при Хаконе Добром они вообще не могли быть записаны, так как письменность у скандинавов появилась позднее, в XI в. (не считая рунического письма, которым законов не фиксировали). При Хаконе же, по словам Снорри, стали заселяться Емтланд и Хельсингьяланд (Hák. góða, 12); но колонизация этих лесных областей на востоке Норвегии, как свидетельствуют археология и топонимика, в действительности началась гораздо раньше.
В рассказе о том, как Олаф Харальдссон требовал от исландцев платить ему подати, Снорри упоминает денежные единицы (пеннинг ценою в десятую долю локтя домотканного сукна), которые не применялись в Норвегии до XII в. Точно так же сомнительно, что до XII в. в Скандинавии и Англии были известны шахматы, якобы во время игры в которые поссорились Кнут Датский и ярл Ульф: до этого там играли в другую игру, ħneftafl, напоминавшую шахматы. Исследователи полагают, что новые моды, свидетельствующие о любви к щегольству, которую Снорри приписывает конунгу Олафу Спокойному и его окружению (т. е. приурочивает к последней трети XI в.), были занесены в Норвегию не ранее середины XII в.
Этот список анахронизмов нетрудно расширить и дополнить длинным перечнем ошибок и неточностей. Иногда они непростительны. Снорри прекрасно известно, до какого времени норвежские конунги оставались язычниками и когда они перешли в христианскую веру, и об этом у него имеется немало ярких повествований. Поэтому курьезом звучат слова, вкладываемые им в уста язычника Харальда Харфагра, о том, что в свидетели своей клятвы не стричь волос он призывает бога, «который его сотворил и всем управляет» (Har. hárf., 4). Но довольно.
Возникает вопрос: чем вызваны эти ошибки и анахронизмы? Снорри знает, что история несет с собою изменения, что жизнь человеческая неустойчива и преходяща. Но перемены, затрагивающие людей, мало касаются или вовсе не касаются хозяйства, быта, морали, права, социальных отношений. Как и другие средневековые историки, Снорри не замечает историчности всего существующего. Время течет не во всех сферах жизни, человеческая драма разыгрывается на относительно неподвижном фоне; во всяком случае эти декорации меняются мало и лишь в деталях. Ведь для древних скандинавов время, как уже говорилось, — это человеческая жизнь, форма существования рода людского.
Тем не менее, опираясь в основном на то же восприятие времени, которое присуще сагам об исландцах, саги о конунгах несколько его изменяют в связи с необходимостью изображения более сложного сюжета, требующего новых хронологических рамок и большего внимания ко времени. Время саг о конунгах — уже не «родовое» и не местное (касающееся событий в одной части Исландии), а «государственное», историческое. На протяжении времени, охваченного «Хеймскринглой», не просто произошло несравненно больше событий, чем описано в сагах об исландцах, но совершились процессы, характеризовавшиеся необратимостью и высокой значительностью, — политическое объединение Норвегии под властью одного короля и христианизация ее населения. Естественно, что в сагах о конунгах возрастает чуткость по отношению к ходу времени.
В науке высказывалось мнение, что в отличие от литературы нового времени, широко использующей категорию «субъективного», «переживаемого» времени, древняя литература знает лишь время объективное. Нет спора, о таком свободном обращении со временем, какое завоевано современным романом, литература минувших веков не помышляла! Немыслимы были тогда и те головокружительные перемещения в прошлое или в будущее, в которые столь непринужденно отправляются теперешние авторы со своими героями, прерывая временну´ю последовательность повествования. И все же субъективное восприятие времени не совсем чуждо древним скандинавам. Персонажи саг изредка обнаруживают понимание того, что разным занятиям и неодинаковым психологическим состояниям соответствуют свои особые длительности. Однажды, когда конунг Хакон Добрый сидел за завтраком, морская стража увидела приближающиеся с юга корабли и заподозрила, что это вражеский флот. Но никто не решался обеспокоить этим сообщением конунга, так как боялись поднять ложную тревогу. Тогда скальд Эйвинд вошел в горницу, где пировал конунг, и произнес:
— Коротко время для плывущего по морю, но длинно время за едой (Hák. góða, 28).
Указания на психологическое, переживаемое время, когда оно растягивается в восприятии героя, встречаются и в эддической поэзии. На это, правда, можно возразить, что приведенные примеры относятся не к сагам, а к поэзии, в которой, вероятно, чуткость к «внутреннему» времени должна быть большей. Но у Снорри можно найти зародыши субъективизации времени.
