Ограничимся лишь немногими примерами.
Торир Собака с «подарком» Сигрид, матери Асбьёрна Сигурдарсона
Слуга конунга Олафа Харальдссона Асмунд убил знатного человека Асбьёрна. После похорон, когда родственники убитого покидали усадьбу его матери Сигрид, та, по обычаю, раздавала им подарки. Провожая одного из них, знатнейшего человека в Северной Норвегии, Торира Собаку, на его корабль, Сигрид вручила ему окровавленное копье, которым был убит ее сын.
— Оно поможет тебе вспомнить, что оно из раны, которую ты видел на Асбьёрне, сыне твоего брата. Было бы мужским поступком, если б ты расстался с этим копьем таким образом, чтобы оно торчало в груди Олафа Толстого. И я скажу тебе, — продолжала она, — что всякий назовет тебя жалким негодяем, если ты не отмстишь за Асбьёрна.
Торир так растерялся, что не сумел отказаться от «подарка»; он упал бы в воду, если б его не поддержали его люди, когда он всходил на корабль. После слов Сигрид он не мог не принять на себя долга родовой мести — от этого зависела его честь, самое дорогое достояние скандинава. Снорри не было надобности это объяснять, и он ограничивается сухой справкой: «То было не очень длинное копье, украшенное фигурами (рунами? — А. Г.), с позолоченным углублением» (Ól. helga, 123).
Некоторое время спустя, когда Торир расставался с Финном Арнасоном, присудившим его к уплате большого возмещения за убийство королевского дружинника, он сказал:
— Я рад, Финн, что наши пути расходятся, но я готов уплатить этот долг так, чтобы ни ты, ни конунг не сочли, что я уплатил недостаточно (там же, 139).
Этот намек становится полностью понятным в заключительной части «Саги об Олафе Святом»: в битве при Стикластадире Торир копьем пропорол конунгу Олафу живот. Таким образом, через сто с лишним глав после первого упоминания копье, предназначенное Сигрид для Олафа Толстого, достигло цели. Вместе с тем это и пример включения родовой саги (о вражде Асбьёрна и его сородичей с людьми конунга Олафа и с ним самим) в ткань саги королевской.
Сигрид Заносчивая и Олаф Трюггвасон
В той же саге упоминаются рабы Эрлинга Скьяльгссона: он наделял их участками и давал возможность выкупиться на волю. Этот материал, интересный для историка социально-экономических отношений, может удивить историка культуры, знающего, что обычно в королевской саге столь «низменные» сюжеты не затрагиваются.[52] Но все становится ясным позднее, когда Снорри рассказывает о том же самом Асбьёрне. Для устройства пиров в голодные годы ему не хватило зерна, и он поехал к Эрлингу. Эрлинг не мог продать своему сородичу необходимых запасов, так как конунг запретил торговлю зерном, и предложил ему купить все необходимое у своих рабов, которые, в отличие от свободных, не связаны законом.
Конунг Олаф Трюггвасон посватался к шведской королеве Сигрид Заносчивой, но отказ ее перейти в христианство привел к резкому разрыву между ними, причем конунг ударил Сигрид перчаткой по лицу, вскричав:
— Зачем ты мне, языческая собака?!
— Это может быть твоею гибелью! — отвечала Сигрид (Ól. Tr., 61).
Впоследствии она стала женой датского конунга и приняла активное участие в образовании датско-шведского альянса, который погубил Олафа Трюггвасона. Она постоянно подстрекала конунга Свейна напасть на конунга Норвегии, выдвигая в качестве предлога внебрачное сожительство Олафа с сестрой Свейна. Подлинной причины своей ненависти к Олафу Трюггвасону она не выдавала, но ее помнят и автор, и читатели саги.
Во время похода на Ирландию Олаф Трюггвасон приобрел у одного крестьянина собаку по кличке Виги, обладавшую необыкновенными способностями: из огромного стада, угнанного викингами, она выбрала весь скот своего хозяина. Может создаться впечатление, что Снорри просто сообщает интересный факт. Однако эта подробность впоследствии оказывается нужной для рассказа о расправе конунга Олафа над предводителем отряда из Северной Норвегии, оказавшим ему сопротивление. Этого предводителя звали Торир Олень, и когда он пытался ускользнуть от преследования, Олаф спустил на него пса Виги со словами:
— Виги, хватай оленя!
Пес прыгнул на него, а конунг проткнул Торира копьем.[53]
Бессвязность отдельных сообщений в саге — кажущаяся, автор ясно представляет себе «механизм» сцепления фактов в целое. Каждый поступок, слово ведут к результатам, которые когда-либо обнаружатся. В «Саге о сыновьях Харальда» Снорри, отметив, что между братьями-конунгами «случилось много такого, что вело к распрям между ними», делает оговорку: «Но я передам только то, что, как мне кажется, привело к наибольшим последствиям» (Haraldssona, 22).
Ряд отмеченных выше особенностей изображения исторических событий в королевской саге восходит к саге родовой, к легенде о древних временах, к преданию, фольклору. Снорри пользуется этими изобразительными средствами с величайшим уменьем, создавая увлекательное и напряженное повествование. Стремясь правдиво рассказать об истории, он, по-видимому, не находит в такого рода приемах ничего противоречащего объективному историческому повествованию, поскольку традиционная форма саги, в которую он облекает свой рассказ, представляется ему единственно возможной и вполне приемлемой.
Язычество христиан или христианство язычников
Представления об историческом процессе, его характере и сущности, как мы старались показать, заложены в саге о конунгах в самом материале, в его отборе и способе подачи. Ничего подобного развертыванию философско-исторической концепции теологически ориентированными историками западного средневековья скандинавская историография XII и XIII вв. не знает. Ей неведома дихотомия земной и сакральной истории, резюмирующейся в борьбе между «Градом Божиим» и «Градом Сатаны». История, как она рисуется в исландских сагах, вся целиком происходит на земле, в ней действуют активные люди, преследующие свои собственные, человеческие цели и интересы и движимые судьбой. Идея судьбы, играющая огромную роль в сознании скандинавов той эпохи, не предполагает дуализма времени и вечности, который лежит в самой основе христианской исторической мысли. Судьба — это внутренний стимул человеческого поведения, она имплицирована в людях, в их поступках и в чисто человеческих коллизиях, а не возвышается где-то над ними, подобно божественному провидению христианства. Христианское влияние, несомненно, затронувшее этот способ осознания мира, все же не привело к коренной его перестройке.
В «Хеймскрингле» приводятся многочисленные доказательства превосходства «истинной веры» над язычеством. Христианство сильнее язычества, в конфликтах оно неизменно одерживает победу, хотя сила христианства понимается не столько в моральном плане, сколько в практическом, если не сказать — физическом: крест и молитва превозмогают колдовство и магию, чудо святого конунга повергает в прах суеверного и неверующего, ветер дует против язычников в благоприятную для Христовых людей сторону и т. п. Снорри не осуждает, по крайней мере явно, конунгов-язычников, несмотря на то, что заслуги государей, трудившихся над обращением в христианство своих подданных, всячески подчеркиваются. Он усердно собирает рассказы о чудесах, содеянных святым Олафом, тщательно отмечает как важные факты постройку церквей и монастырей, приобретение реликвий святых и посещение норманнами Палестины; обычные для средневековой историографии и агиографии сюжеты представлены в его сагах довольно широко.
