Заботы о достоверности сведений, которые он использует, не оставляют Снорри. Он отказывается в ряде случаев передавать рассказы, не внушающие ему полного доверия. Описав подвиги Харальда Сигурдарсона, Снорри отмечает, что гораздо больше его деяний осталось не упомянутыми; это вызвано недостаточной осведомленностью, но также и тем, что он не хочет заносить в свою книгу факты, не подтвержденные свидетельствами очевидцев. Поэтому в тех случаях, когда есть возможность указать, откуда почерпнуты сведения, Снорри называет свои источники. Так, он неоднократно ссылается на использованные им саги.
Известно, что предпочтение показаниям очевидцев перед всякими другими свидетельствами было характерной чертой всей средневековой историографии. Наибольшее значение историки придавали тому, что видели сами. Но для автора саги упоминания свидетелей существенны прежде всего потому, что в отличие от автора современного романа он лишен возможности незримо присутствовать при описываемых им сценах, не говоря уже о том, что ему не могут быть ведомы мысли и чувства людей, не получившие внешнего выражения. Вспомним рассказ о гибели ярла Хакона от руки своего раба. Эта сцена произошла в свинарнике, в яме, и никто, кроме раба и ярла, при ней не присутствовал. Снорри считает необходимым прибавить, что обо всем этом: и о делах, и о словах — поведал сам раб, принесший голову убитого ярла конунгу Олафу Трюггвасону. По этой же причине Снорри то и дело говорит: «как рассказывают», «как передают», «известно от знающих людей» и т. п.
Во время битвы между конунгом Олафом Харальдссоном и ярлом Свейном враги обратились в бегство, среди беглецов Олаф заметил исландского скальда Берси, которого он знал в лицо.
— Счастливого пути, Берси! — воскликнул Олаф.
— Будь здоров, конунг! — отвечал Берси.
Откуда это известно Снорри? Он не преминул объяснить: так Берси рассказывает в своем стихотворении, которое он сочинил после того, как попал в плен к конунгу Олафу и сидел в оковах.
Когда в первую брачную ночь Олафа Трюггвасона с Гудрун, дочерью убитого им Железного Скегги, она попыталась зарезать конунга, при этом, естественно, никто посторонний не присутствовал. Но Олаф, отобрав у Гудрун нож, вышел к своим людям и поведал им о происшествии.
Встреча конунгов Олафа Харальдссона и Онунда Шведского в Конунгахелле происходила наедине; «они многое обсудили такое, о чем знали только вдвоем, но кое-что из этого потом осуществилось, так что стало понятным каждому» (Ól. helga, 50, 134).
Выше приводился разговор между конунгом Олафом Харальдссоном и его сводными братьями, когда они были малыми детьми; в этой беседе выявились их характеры. Закончив повествование, Снорри прибавляет: «Не передают, о чем еще они говорили» (Ól. helga, 76), не оставляя у читателя сомнения о том, что разговор этот не вымышлен, но опирается на какие-то свидетельства (в «Легендарной саге об Олафе Святом» подобной оговорки в соответствующем рассказе нет). Точно так же, поведав об отношениях Олафа Харальдссона с низложенным и ослепленным по его приказу уппландским конунгом Хререком, Снорри отмечает, что о людях, приставленных охранять Хререка, «не сообщается, что они были родовитыми» (там же, 81).
О событиях, не подтвержденных источниками, Снорри не повествует. Знатный человек Асбьёрн Сигурдарсон поехал из своих владений на юг за зерном и солодом. «Ничего не рассказывают об этой поездке, пока он не прибыл в Кармсунд» (там же, 117). Между тем о событиях, предшествовавших путешествию Асбьёрна, и в особенности о том, что случилось дальше, в «Саге об Олафе Святом» подробно говорится. Читателю должно быть ясно из приведенного замечания Снорри, что все повествование основано на верных известиях, а там, где их нет, он хранит молчание, — принцип, присущий жанру саги вообще.
Снорри сознает неполноту своих источников. Описывая ход междоусобной борьбы при Магнусе Эрлингссоне, он замечает: «Было много стычек, сопровождавшихся преследованиями и убийствами, но о них не записано, кроме того, что касается предводителей» (Magn. Erl., 11). Поэтому (а также, разумеется, в силу собственного интереса преимущественно к знати) и сам Снорри ограничивается повествованием о делах конунгов и причастных к ним людей.
Особенно существенны для Снорри ссылки на свидетелей в тех случаях, когда нужно подтвердить рассказы о чудесах, содеянных святым Олафом. Выше упоминалась история некоего юноши датчанина, подвергшегося мукам в плену у язычников и избавленного из плена святым конунгом. Первым описал эти чудеса человек, у которого укрылся бежавший из плена юноша, он сам видел у него на теле следы оков. Такое свидетельство служит для средневекового человека убедительным подтверждением истинности чуда. Точно так же заявления знатного человека Торира Собаки о том, что рана убитого конунга Олафа, тело которого он нашел на поле боя, сама закрылась на его глазах, для Снорри достаточно, тем более что Торир — один из тех, кто нанес Олафу смертельный удар, поведал о святости конунга перед народом.
Рассказ о дальнейших чудесах святого Олафа Снорри обставляет рядом свидетельств и подчеркивает, что эти чудеса были тщательно записаны. Уверенность в святости Олафа у него столь велика, что, несмотря на отсутствие подробностей в цитируемых им песнях скальдов, он утверждает: «Неисчислимое количество людей должно было получить исцеление сразу же после начала чудес святого конунга Олафа» (Ól. helga, 245). Снорри ссылается на исцеленных водой из источника, который стал бить на том месте, где пал конунг Эйстейн («люди называли его святым») (Haraldssona, 32). В подтверждение чуда можно, например, упомянуть куски камня, в который святой Олаф превратил хлеб, выпеченный для нечестивого датского графа в день этого святого; такие куски якобы находятся в церкви св. Олафа и в других местах.
Когда же речь заходит о язычестве и колдовстве, то Снорри настроен более осторожно и даже скептически. Рассказывали, например, что Хакону Широкоплечему победу наколдовала женщина по имени Тордис Бородатая, но, заключает Снорри, «я не знаю, правда ли это» (Hák. herð., 16).
Вообще Снорри не всегда склонен безоговорочно верить даже и свидетелям. Заявление Сигурда Слембира и его людей о том, что он доказал свое происхождение от конунга Магнуса Босоногого ордалией в присутствии пятерых епископов, опровергалось его противниками, утверждавшими, что это выдумка датчан, и Снорри ограничивается констатацией этих противоречивых мнений. В «Саге об Олафе Трюггвасоне» упомянуто, что во время поездок этого конунга по Норвегии «случилось многое такое, о чем сообщается в рассказах, — как тролли и злые духи издевались над его людьми и подчас даже над самим конунгом. Но мы лучше напишем о том, как конунг Олаф ввел христианство в Норвегии и в других странах…» (Ól. Tr., 80). Снорри не уточняет, какие именно «рассказы» он подразумевает, но нежелание излагать их содержание может быть истолковано как выражение его недоверия.
Не верит Снорри, в отличие от многих, в то, что Олаф Трюггвасон якобы не погиб в морской битве, а спасся. Скальд Халльфред, которого он цитирует, также говорит о сомнениях относительно смерти конунга. Снорри замечает: «Как бы то ни было, конунг Олаф Трюггвасон никогда больше не возвращался в свое королевство в Норвегии» (Ól. Tr., 112).
Итак, Снорри выделяет некоторые виды свидетельств как наиболее авторитетные. Напротив, к слухам и молве он относится сдержанно. Если он и передает сомнительные, с его точки зрения, факты, то не забывает оговорить, что не знает, так ли было в действительности. Распространенное мнение, что в средние века господствовало необыкновенное легковерие и люди охотно принимали за истину самые фантастические басни, имеет под собой основания. Но делать отсюда вывод, что у всех историков той эпохи отсутствовало критическое чувство, вряд ли верно.
Снорри неизменно заботится об установлении истины. Выдумка и приукрашивание действительности, с его точки зрения, совершенно недопустимы. Изложение должно быть объективным, нельзя скрывать ни дурного, ни хорошего. От историка, повествующего о христианизаторской политике государей, вполне можно ожидать панегириков по их адресу. Тем не менее в сагах об Олафе Трюггвасоне и об Олафе Святом наряду с демонстрацией их усилий по обращению народа в «истинную веру» Снорри приводит ряд фактов, свидетельствующих о крайней жестокости, с которой они выполняли свою миссию. Олаф Трюггвасон подвергал сопротивляющихся крещению страшным пыткам, и Снорри, ничего не смягчая и не оправдывая, их описывает. Не менее суров был и Олаф Харальдссон. Жестоки и беспощадны к врагам вообще все норвежские конунги, причем в равной мере это относится как к язычникам, так и к правоверным христианам. Однажды конунг Магнус Эрлингссон, еще будучи мальчиком, попытался вступиться за самозванца, попавшего в руки к его отцу ярлу Эрлингу (это заступничество вызывалось, видимо, не милосердием молодого государя, а ходатайствами заинтересованных лиц). Но Эрлинг ему ответил: «Недолго тебе удастся править спокойно, если ты будешь прислушиваться к просьбам о пощаде» (Magn. Erl., 35). В этих словах резюмируются взгляды всех норвежских конунгов, о которых повествует Снорри.
