— Ты удачливый человек и не удивительно, когда удаче сопутствует мудрость. Странно, однако, что иногда удача сопутствует глупцам и неумные советы оборачиваются удачными.

После этого конунг был очень доволен (ибо имя, которое носил такой человек, как Карл Великий, сулило ребенку удачу), и Сигхват остался в милости (Ól. helga, 122).

Одного и того же человека могут попеременно постигать удача и неудача. Так было с ярлом Хаковом, который правил Норвегией до приезда в нее Олафа Трюггвасона. Снорри пишет, что ярл был настоящим предводителем, удачливым в достижении победы и уничтожении своих врагов. Когда ему удалось разгромить викингов из Йомсборга, один из них, спрятавшись на корабле, застрелил из лука сидевшего рядом с ярлом знатного человека. Стрелявшего нашли: он стоял на коленях, так как ступни ног у него были отрублены. Он спросил, в кого попала его стрела, и узнав, что убитый не ярл, воскликнул:

— Значит, моя удача меньше, чем я желал.

Его убили со словами:

— Достаточно большое несчастье, и большего тебе уже не причинить (Ól. Tr., 42).

Посланная в ярла стрела не попала в него, такова была его удача.

Снорри добавляет, что, как «рассказывают» (тем самым он не ручается за достоверность сообщения), для достижения победы над считавшимися непобедимыми викингами из Йомсборга ярл Хакон принес в жертву своего сына. Видимо, существовали средства воздействия на судьбу или, лучше сказать, средства, способствовавшие ее выявлению. Но впоследствии ярлу перестало везти: о жалкой смерти его от руки собственного раба рассказано выше. «Жестокая судьба [„не-удача“, „не-судьба“], что подобный вождь так умер», — замечает Снорри (Ól. Tr., 50).

Ярл Хакон вызвал ненависть бондов и утратил всякую популярность вследствие развращенности, толкавшей его на захват чужих жен и дочерей. Однако главную причину «не-счастья» Хакона Снорри усматривает в том, что «наступило время, когда язычество и идолопоклонство были осуждены и на их место шли святая вера и правильные обычаи» (Ól. Tr., 50).

Очевидно, судьба, всесильная, по мнению Снорри, в эпоху язычества, утрачивает свое могущество перед лицом христианства. Как видим, ему известны и «субъективные», и «объективные» условия действия судьбы, но, признавая превосходство христианского божественного провидения над языческой судьбой, он по-прежнему придает ей самое серьезное значение.

Новые оттенки в понимании судьбы мы встречаем в «Саге об Олафе Святом». Удачи этого конунга в первый период его правления контрастируют с неудачами последних лет жизни. Как пишет Снорри, во время пребывания в изгнании Олафу приходило в голову, что в течение первых десяти лет правления все ему удавалось и шло хорошо, а потом все стало трудно и пошло плохо и испытания судьбы стали неблагоприятными. Поэтому он сомневался в том, мудро ли будет поверить своей hamingja настолько, чтобы с небольшим войском пойти против своих врагов, т. е. попытаться вернуть себе власть над Норвегией. С этими сомнениями пребывавший в нерешительности конунг часто обращался к богу. Здесь дана некоторая обобщенная характеристика отношений Олафа с судьбой и, как это часто встречается в «Саге об Олафе Святом», идея судьбы упомянута в связи с именем бога, тем самым ей придается до известной степени христианское истолкование. Рефлективное отношение к собственной судьбе (Олаф колеблется: довериться ей полностью или нет) совершенно не свойственно язычнику. Ее всесилие поставлено под сомнение. Hamingja отчасти утрачивает свое самостоятельное значение, превращается в божье благословение, в функцию провиде´ния.

Но подобная интерпретация удачи не так уж характерна для этой саги, как и для «Хеймскринглы» в целом. Сам Снорри не очень-то четко различает удачу в языческом понимании и удачу, ниспосылаемую богом христиан. О «счастье» Олафа Харальдссона идет речь и тогда, когда ни о каком христианстве он еще не помышлял. Так, во время нападения молодого Олафа-викинга на Финляндию местные жители, пользовавшиеся репутацией колдунов и магов, наслали шторм, чтобы погубить его флот. Но, «как часто бывало, счастье конунга одолело колдовство финнов» (Ól. helga, 9). Удача сопутствует конунгу Олафу и после того, как он принял христианство. Когда он приблизился к берегам Норвегии, возвращаясь из завоевательных походов, его корабли застиг шторм, подвергший их большой опасности, но благодаря хорошей команде и «счастью» конунга все кончилось удачно. Причалив в Норвегии у острова Saela, Олаф расценил это как доброе предзнаменование, ибо «saela» — «удача», «везение». Сходя на берег, Олаф поскользнулся и упал на одно колено, сказав:

— Я упал.

Его сподвижник возразил:

— Ты не упал, конунг, ты поставил ногу на землю.

Конунг засмеялся:

— Пусть так, если богу угодно (Ól. helga, 29).

Успех действий обусловлен «удачей» конунга, но также и качествами его людей. Несмотря на попытку истолковать удачу в христианском смысле, глубокой трансформации это понятие, видимо, не переживает. Действительно, захватив в плен юного ярла Хакона, Олаф обращается к нему со словами:

— Верно говорят о вашем роде, что вы красивой наружности, но удача вас оставила.

Хакон возражает:

— Не неудача (óhamingja) постигла нас. Издавна повелось, что победа достается то одним, то другим. Так ведь и между вашими и нашими сородичами: успех поочередно то у одних, то у других… Возможно, в другой раз нам повезет больше (Ól. helga, 30).

Христианин Олаф не оспаривает подобной интерпретации судьбы язычником Хаконом, имеющей мало общего с пониманием божественного провидения и уверенностью, что правильная вера должна одолеть идолопоклонников. Воинская удача отчасти результат обладания счастьем, но вместе с тем — дело случая, везения.

Приведенный эпизод — один из редких примеров понимания удачи как случайности, как чего-то неустойчивого и ничем не обусловленного.[19] Кроме того, и данный пример можно истолковать иначе: ведь происходит столкновение представителей двух знатных и, следовательно, «богатых счастьем» родов — конунга и ярла. Конфликт между их «везеньями» может иметь неодинаковый исход, и об этом говорит ярл Хакон.

Поскольку понимание судьбы до некоторой степени видоизменено в «Хеймскрингле» под влиянием христианской идеологии, удача уже не является чем-то не нуждающимся в дальнейшем объяснении и обосновании — она оказывается зависящей от воли божьей даже в тех случаях, когда ее нехристианская природа достаточно очевидна. Решение спора о принадлежности пограничных территорий метанием игральных костей не имеет ничего общего с христианством. Именно так уладили распрю конунги Швеции и Норвегии. Тем не менее Олаф Харальдссон бросил кости со словами:

— Для моего господа бога пустяк повернуть кости, — и выиграл (Ól. helga, 94).

Перед битвой при Стикластадире Олаф обратился к своему войску с речью, в которой сказал, в частности, что, хотя противник обладает численным перевесом, судьба решит, кому достанется победа. Он молил бога послать ему то, что считает для него лучшим. Будем верить, продолжал Олаф, что наше дело более правое, чем бондов (его противников), и что бог освободит для нас наши владения после битвы или пошлет нам еще большее вознаграждение. Если мне доведется говорить с вами после боя, я каждого награжу по его заслугам, и в случае победы мы в изобилии поделим между собой и земли, и движимое имущество. Успех в битве зависит от быстроты нападения (Ól. helga, 211). Понятия удачи и божьей воли здесь максимально сближены.

Подобное же сочетание веры в судьбу с обращением к богу (с неизменным поощрительным обещанием вознаградить воинов в случае победы) мы находим и в других речах предводителей перед началом битвы (см. Hák. herð, 8, 17).

Иногда же, правда в редчайших случаях, когда речь заходит о чудесах, сотворенных святым Олафом, в «Хеймскрингле» возникают мотивы, напоминающие западноевропейские «жития» и другую душеспасительную литературу. Так, в «Саге о сыновьях Магнуса» есть рассказ о юноше-датчанине, попавшем в плен к язычникам-вендам. В заточении он подвергался всяческим мучениям и избавился от них только благодаря чудесному заступничеству святого конунга, к которому он обращался с горячими молитвами о помощи. В этой главе встречаются необычные для саги выражения: «счастлив человек, который не испытал в мире того зла, какое выпало на долю этого юноши», «несчастный малый» и т. п. (Magnússona, 31). Здесь понятия судьбы, счастья и несчастья уже перетолкованы на христианский манер и имеют мало общего с языческой этикой.