Тот ничуть не изменился, только под глазами залегли глубокие тени, будто он не высыпается, да волосы чуть отросли, покрывая бритый некогда череп короткой щетинкой. Точно такой же, как и на подбородке, будто Леониду некогда не только спать, но и побриться.

— Я тебе уже говорил и ответ не изменится, — жёстко отзывается Герман, подтверждая, что разговор между ними уже действительно был.

— Пап… — тихо зовёт Богдан и не получает никакого ответа. Герман на него даже не смотрит, будто на кровати и вовсе никого нет.

Вместо него к койке шагает Слава. И только оказавшись в шаге от неё, видит тонкую полоску соли вокруг.

— Вода есть? — интересуется он, перешагивая линию, прежде чем его остановят, и садясь на кровать. Богдан тут же ловит его, сжимая ледяные пальцы на запястье.

— Слав?..

— Всё будет хорошо, — обещает Слава. Разжать чужие пальцы не составляет особого труда. Как и откинуть одеяло. — Я просто посмотрю, хорошо?

«А ещё обработаю» — заканчивает он и оборачивается, чтобы снова потребовать принести воды, но слова так и остаются непроизнесёнными.

В комнате, кроме них двоих, никого не оказывается и Слава понимает, что даже не заметил, когда они вышли.

— Я сейчас. Подожди немного.

Здесь есть всё, чтобы комфортно жить, даже маленькая плита и небольшой холодильник. Рядом с которым Слава и находит несколько бутылок воды.

Стараясь не шуметь, он обходит комнату, обшаривая её не только взглядом, но и руками. Дёргает дверь, что оказывается заперта, заглядывает в каждый угол и проверяет ящики, но не находит ни намека на оружие. Еда, аптечка, мелочёвка и несколько запертых на ключ ящиков стола. Даже столовые приборы отсутствуют.

«Твою мать!»

Выдохнув, Слава возвращается со стаканом воды и аптечкой.

Одного взгляда на бледного Богдана, вновь обессилено откинувшегося на старую подушку, хватает, чтобы понять, увести его отсюда вряд ли удастся.

— Пить будешь? — предлагает Слава, подсовывая Богдану под нос кружку и помогая ему напиться.

— Я ведь обращаюсь, да?..

— Порой это не так плохо как кажется, но нет. Сейчас ты просто умираешь. Лежи смирно.

Задрав подол пропитавшейся потом футболки, Слава осторожно открепляет влажный пластырь, под которым оказывается чуть припухшая и покрасневшая по краям, но чистая рана. Вот только она совсем не заживает, будто время остановилось в тот момент, когда Слава обрабатывал её в прошлый раз.

«Это внутри, а не снаружи… — Слава сглатывает, приклеивая на рану новый, чистый и сухой пластырь. — Демид, ты сейчас мне так нужен… Я не смогу привезти его вовремя».

— Ты займёшь мою комнату? — тихо спрашивает Богдан.

Слава не сразу понимает, о чём тот говорит, а когда понимает…

— И давно ты знаешь?

— Что он меня пристрелит? Как только меня укусили, — Богдан облизывает сухие потрескавшиеся губы. — Я пытался сбежать, когда вы уехали, но ничего не вышло. Я слабак… А слабакам место на кладбище…

Слава щёлкает Богдана по кончику носа, заставляя того вздрогнуть от неожиданности, и ворчит.

— То, что я твой брат, дубина. Никто тебя не пристрелит. Так что?

Он замирает в ожидании, отмечая, как морщится и устало прикрывает глаза Богдан, как отворачивается, будто не желая говорить, но всё-таки отзывается:

— Всегда знал. Отец никогда не скрывал что я второй.

Приходит черёд Славы поджимать губы и отворачиваться.

«Знал, да? Всегда, да?»

— Но ничего мне не сказал, — констатирует Слава и звучит это до странного обижено. — Ладно, хорошо. Ты не знаешь, где твой отец держит тут оружие?

Слава поднимается, снова оглядываясь и прислушиваясь.

За пределами комнаты слышится какой-то шорох, но звукоизоляция тут настолько хорошая, что разобрать что-то не представляется возможным.

— Нет. Знаю только о том, что у них при себе…

— Кстати, — Слава замирает, едва переступив круг из соли. — Протяни ко мне руку. Давай.

— Зачем?..

— Ну?

Богдан подчиняется, приподнявшись и протягивая руку, и та с лёгкостью пересекает барьер, так его и не активировав.

— Прекрасно. Кстати, я так понял, ты готов стать оборотнем, лишь бы выжить? — закидывает он удочку.

— Да, — шёпотом отзывается Богдан, зачёсывая подрагивающими пальцами влажные, грязные волосы назад.

Именно этот момент выбирает Герман, чтобы вернуться.

На лице Леонида настолько крупными буквами написаны недовольство и покорность, что Слава невольно сравнивает того с цепным псом. Вроде бы и опасный, но хозяина будет слушать, как бы не стояли ему поперёк горла отданные тем команды.

— Наигрался в мать Терезу?

— Чего тебе от меня нужно? — устало спрашивает Слава, отмечая появившиеся за поясом пистолеты. Сейчас они их не скрывают, заткнув за ремень спереди.

— Я уже говорил. Ты сам.

— А если серьёзно? Я не собачонка, которую можно водить на поводке. У меня есть своя работа. Так чего тебе нужно, Герман?

— Для начала зови меня отцом.

Слава на это предложение только фыркает.

— Ты должен работать со мной.

— Увольняться с работы не планирую.

— Не переживай на счёт этого. Будешь совмещать. Фёдор всё устроит.

«Федор, да? Ну вы, Фёдор Игнатьевич, и скотина…»

Злость внутри вспыхивает и тут же опадает горячим пеплом.

— Но прежде, ты всё-таки должен очистить свою репутацию. Леонид, приведи его.

Слава будто оказывается в своём недавнем кошмаре. Только вместо беззащитного горла ошейник-удавка впивается в мокрую шкуру, а лапы не связаны, но по полу тянется отчётливый кровавый след.

— Псина всегда следует за своим хозяином. Лишь на это у них мозгов и хватает, если приручить.

Страх скручивает внутренности, одновременно открывая дверь решимости, когда они с Демидом сталкиваются взглядами.

Славе больше не нужно пытаться отсюда выбраться. И уводить Богдана тоже не надо. Они закончат всё здесь.

— И чего ты от меня хочешь?

Во рту пересыхает, но Слава заставляет себя отвернуться от мерцающих рыжим огнём глаз.

— Даю ещё один шанс. Убей его.

— И чем же мне это делать? — насмешничает он, пряча за нахальством поселившуюся за грудиной дрожь. — Голыми руками? Или, может быть, зубами прикажешь, отец?

Последнее слово Слава выплёвывает как особо изощрённое ругательство, однако, судя по растянувшей губы Германа улыбке, тот этого подтекста абсолютно не замечает.

Реальность дробится на куски, воспринимаясь скорее как пазл нежели цельная картинка. Вот удавка впивается в сильную, покрытую мокрым мехом шею Демида перекрывая кислород. Он скалится, хрипит, но не может противостоять. Вот кровавые отпечатки волчьих лап на полу и смазанный след, не красный, скорее бурый. Опасный. Пули были обработаны. Вот застывший ровно напротив Славы Герман: самоуверенный, довольный, будто ему преподнесли долгожданный подарок.

— Так чем? — повторяет Слава, чувствуя, как заполошно бьётся в груди сердце.

Он отступает на шаг назад, чиркает пяткой по полу, однако опустить взгляд и проверить, удалось ли коснуться солевого круга, не может.

— Герман, не глупи, пристрели его сам.

Леонид натягивает импровизированный поводок, затягивая петлю сильнее и заставляя Демида отступать, подбирая заднюю лапу.

— Или давай я сам.

«Ты у меня отсюда живым не выйдешь» — обещает Слава, позволяя злому огню растекаться по венам.

Он переводит взгляд с направленного на загривок Демида ствола пистолета на лицо Леонида и по-звериному усмехается.

«Тебя отсюда только вынесут. Вперёд ногами. Обещаю».

— Ты ведь понимаешь, что тебе лучше больше не предавать нас?

Герман тянется за спину, и Слава напрягается, полностью отдавая ему своё внимание.

«Не предавать? Что ты. Я изначально не с вами».

Слава облизывается, когда Герман протягивает ему пистолет рукоятью вперёд.

— Пообещай оставить Аню в покое, — требует он, встречаясь взглядом с Германом. — Скажи, что не тронешь её.