– Я ничем не смог помочь Бялой Гуре, – проговорил он медленно. – Цесарь не подпишет этот указ. Держава не сегодня завтра ввяжется в войну, я не смогу его остановить, он уже не слушает меня – если когда-то слушал по-настоящему. А мы…

– Я не буду указывать вам на ваши заслуги. Я скажу вам только: Ян знал, что делал. И если вам до сих пор… нужно его прощение, вы можете получить его – от меня.

Где-то залаяли собаки. Из гостиной донесся взрыв возмущенных голосов, потом снова все затихло. Вдова вдруг надрывно закашлялась.

– Знаете, я стала курить, когда он погиб. Курить, принимать заговорщиков, носить мужское платье… Мне кажется, я живу сейчас за двоих. Понимаете? Это тяжело. И когда я думаю, что кто-то еще несет этот груз, мне становится легче…

На Стефана нашло ощущение неизбежного. Что бы он ни сделал, он не изменит этой давней жажды крови – куда сильнее, чем его собственная… Они считают, что достаточно опомнились, чтобы мстить.

Маленькая шершавая ладонь легла на его рукав.

– Ну что, отдышались, пойдем обратно?

Стефан сглотнул комок в горле, позволил себе накрыть рукой холодные пальцы.

– Разумеется, пойдемте, вы замерзли…

Луна совсем разбухла, залила двор призрачным сероватым светом. Гостей развели по комнатам, уложили; умолкло все, даже вечно лающиеся собаки. Похоже, во всем доме только Стефану не спалось.

Нет, не только.

– Посмотри, какая ночь! – Марек подошел, обнял его за плечи. Стефан высвободился. – Хорошо. Я должен был сказать раньше…

– Зачем же. Я ведь могу разболтать моему другу цесарю…

– Ради Матери. Ну что, мне нужно было с порога кричать – здравствуй, я командант?

– Кто будет командовать, если тебя пристрелят по дороге домой?

– Не пристрелят. Ну, Стефко… Полно, не сердись. Я думал, отец тебе объяснил…

– Толку на тебя сердиться, – вздохнул Белта. – А отец объяснить не мог, все письма, что проходят через Стену, вскрываются…

Марек повеселел.

– Эти идиоты! Как будто они не знают, что ты за Бялу Гуру душу продашь! Пес бы их взял! Я‐то знаю, что ты с нами… Ведь с нами, Стефко?

С кем же еще?

Ему даже не понадобится ничего делать – просто с чуть меньшим рвением убеждать Лотаря не вступать в войну. А хоть и с тем же жаром – цесарь все равно уже не слушает.

– Нет, все-таки не бывает во Флории таких ночей. И в Остланде не бывает, уж наверняка, да, брат? Мы с Ядзей уговорились на лодке кататься, поехали с нами. Видел, какая она стала?

– Я‐то видел… Оставь ее, Марек. Заморочишь девушке голову и уедешь… командант. А ей куда потом?

– Да я ж не за тем… Ну поедем! Ты все равно не спишь и спать не будешь, я тебя знаю!

– Да зачем вам в лодке третий?

– Стефан! – Брат из жизнерадостного юнца снова превратился в того взрослого, жесткого человека, которого он видел утром. Такой вполне может вести легионы. – Я не видел тебя семь лет. И скоро нам опять расставаться, и тогда…

– Ну хорошо. Я иду. Ступай за Ядзей. Учти, выдерет тебя управляющий – я вмешиваться не буду…

Он снова застыл, глядя в небо; потом спохватился, решил, что для катания лучше бы захватить плащи – на лодке они рискуют вымокнуть, а ветер еще весенний, стылый.

– Прекрасная сегодня луна, не правда ли, – раздалось за спиной. – В такие ночи и понимаешь, зачем живешь…

Князь Белта обернулся. Невдалеке – но так, что рассмотреть его четко не получалось, – стоял высокий стройный человек с волосами, тщательно уложенными в хвост.

Пан Войцеховский все же пожаловал.

Первое чувство, которое Стефан испытал при виде Войцеховского, было сродни той болезненной неловкости, с которой, он знал, смирившиеся и освоившиеся белогорцы в Остланде встречали своих соотечественников. Вместе с досадой и подспудным раскаянием – странное ощущение родства.

Они мне не родня, напомнил себе Стефан. И рука его против воли потянулась к образку Доброй Матери на груди.

Войцеховский выступил из темноты в желтоватое пятно света.

– Я не слышал вашей кареты, – проговорил Стефан. – Когда вы приехали?

– Вы были слишком погружены в свои мысли… – Он улыбнулся. Его бледное лицо слегка сияло, будто отражало лунный свет. – Я не останусь надолго. Ваш отец вряд ли пригласит меня в дом. Но мне необходимо было увидеть вас, князь Белта.

– Чем же я заслужил такое внимание? – тихо спросил Стефан. В этот момент на дорожку перед ними выбежали, приглушенно смеясь, Марек и Ядзя. Ну дети и дети, какие там войска… Брат увидел гостя и оборвал смех, выпрямился, взглянул вопросительно.

– Захватите плащи, – велел Стефан. – Я потом вас догоню.

Брат не двигался. Застыл, сжимая плечо Ядзи, переводил взгляд со Стефана на Войцеховского и обратно.

– Марек, – сказал Белта, – иди.

В конце концов тот послушался; кроны деревьев шелестнули над головами, замолчали.

– Поверьте, мне неловко отбирать у вас время, которое должно быть отдано семье… Но видите ли, я тоже в некотором роде ваш родственник.

Он глядел на Стефана со странной мягкостью, будто тот все еще был ребенком в бархатном костюмчике.

– Я был братом вашей матери, – сказал он.

Сердце екнуло, будто в предчувствии близкой беды.

– Вы, должно быть, ошиблись, – сухо сказал Белта. – У моей покойной матери не было братьев.

– Я говорю не о ней, – с той же мягкостью возразил Войцеховский. – Не о Катажине из Маковецких. Я говорю о вашей настоящей матери, Беате.

Стефан невольно отступил на полшага. Что ж, отец, если ты считал, что секрет хранится надежно…

– Я всегда знал, – просто сказал Войцеховский. Будто услышал его мысли. – К сожалению, я не смог присутствовать ни на свадьбе, ни на именовании – по причинам, которые, полагаю, не нужно вам объяснять…

Луну заволокло, из сердца ночи дохнуло резким, могильным холодом. Стефан хотел было позвать гостя в дом – и спохватился. Впрочем, этот наверняка не мерзнет…

– Может быть, покажете мне окрестности? – предложил Войцеховский, заметив его неловкость. Стефан кивнул и побрел меж деревьев к реке, увлекая спутника за собой.

– Я не знал, что… что у нее были братья. – Глупо, но что прикажете говорить?

– Не в том смысле, что вы понимаете, но общая кровь роднит нас всех. Вам ли рассказывать о силе крови… И у вас, князь Белта, куда больше братьев и сестер, чем вы можете предположить…

– Я не один из вас, – резко сказал Стефан.

– Вы так полагаете. – Речь «родственника» сделалась размеренной, менторской; вот-вот добавит: «сын мой». – Конечно, в Остланде вы были, насколько возможно, отгорожены от… всего этого. Так же как и от менее приятных знакомств. Но вы зря думаете, что можете отгораживаться вечно.

Угрозы в его голосе не было, только сочувствие.

– Вам ведь где-то двадцать семь сейчас? – спросил он между прочим. – Тогда вам должно быть все труднее справляться с приступами. И все мучительнее находиться на солнце… Поверьте, будет только хуже…

– Как вы… Откуда вы знаете?

– Вы тоже должны это знать. – Войцеховский остановился, прислонился спиной к стволу старого вяза. – Приближается возраст, в котором была инициирована ваша мать.

Стефан вздрогнул. Только сейчас до него по-настоящему дошло, что он говорит с нечистью. Лицо у Войцеховского было непривычно четким.

– Что же, вы теперь и меня хотите… инициировать?

– Я хотел лишь, чтоб вы знали: есть люди, которым ваша судьба небезразлична. И которые с удовольствием примут вас в свой круг, стоит вам только захотеть, княжич Белта.

– Я благодарен за заботу, пан Войцеховский, но, боюсь, вы… не за того меня принимаете. Вряд ли я могу быть причислен к вашему кругу.

Они вышли к речке. Берег полого спускался к воде, и у самой кромки Стефан разглядел поросший мхом камень, на котором любил сидеть, когда был маленьким. Плакучие ивы волокли растрепанные ветви по воде.

– Кто сделал это с моей матерью? – спросил он наконец.