Чтение Беньямина в первые месяцы года было посвящено гражданской войне в Испании. Он выражал скептицизм в отношении политической поучительности нового романа своего знакомца Мальро L’espoir («Надежда») с его пересказом яростных дебатов, которым предавались революционные фракции во время войны. Однако Беньямину пришлась по душе книга Жоржа Бернаноса Les grands cimetières sous la lune («Дневник моего времени») с ее нападками на Франко, несмотря на назойливый католицизм ее автора. Но подробнее всего Беньямин отзывался об «Испанском завещании» своего соседа Артура Кестлера. После работы на Вилли Мюнценберга в качестве активного участника попыток сохранить присутствие советской точки зрения во французских интеллектуальных кругах, Кестлер совершил три поездки в Испанию, охваченную гражданской войной. Выдавая себя за корреспондента британской газеты News Chronicle, Кестлер пробрался на территорию фалангистов, где был опознан бывшим коллегой-журналистом из Берлина и обвинен в принадлежности к коммунистам. Кестлер был арестован и приговорен трибуналом к казни. От смерти его спасло лишь то, что его обменяли на жену одного из боевых летчиков Франко. «Испанское завещание» состоит из двух книг: в первую включены девять репортажей о войне, написанных с идеологически тенденциозной точки зрения, а во второй книге – «Диалог со смертью» Кестлер описывает свои переживания в тюрьме, где он сидел в ожидании казни. Обе части потрясли Беньямина одинаково сильно.

Кроме того, на его книжной полке стояла Un régulier dans le siècle («Солдат в этом веке») – вторая часть автобиографии французского националиста Жюльена Бенды; эта книга (как и ее основная тема – «измена интеллектуалов») навела Беньямина на ряд размышлений о положении интеллектуала, не совершавшего измены. А прочитав книгу Über den Prozess der Zivilisation («О процессе цивилизации») Норберта Элиаса, он написал уважительное письмо ее автору. Поскольку одной из тех областей, которые Беньямин освещал для Zeitschrift и нескольких других журналов, в которых ему еще удавалось печататься, был европейский романтизм, Беньямин также следил за соответствующими свежими публикациями на немецком и французском. Он прочел работу Марселя Бриона о раннем романтике Вильгельме Генрихе Вакенродере, авторе эпохальной книги Herzensergießungen eines kunstliebenden Klosterbruders («Размышления отшельника, любителя изящного», 1797); статья Бриона вышла в специальном номере Cahiers du Sud, посвященном немецкому романтизму, вместе с отрывком из «„Избирательного сродства“ Гёте» Беньямина. Помимо этого, ссылаясь на свою собственную диссертацию о романтической художественной критике, Беньямин сделал адресованное Эгону Виссингу замечание о том, что недавняя публикация неизданных писем Августа Вильгельма Шлегеля проливает свет на обращение Фридриха Шлегеля и на его реакционную философию истории.

Обретя уверенность в надежности позиции, занимаемой им в Институте социальных исследований, при чтении работ своих коллег по институту Беньямин позволял себе выступать с более откровенной критикой. Откликаясь на программную работу Герберта Маркузе Philosophie und kritische Theorie («Философия и критическая теория»), напечатанную в 1937 г. в Zeitschrift, Беньямин в переписке с Хоркхаймером выдвинул такие соображения против беспримесного институтского рационализма:

Эта частным образом высказанная критика насаждавшейся институтом идеи критической теории, безусловно, не случайно прозвучала именно в тот момент.

На протяжении 1938 г. Беньямин активизировал, пожалуй, наиболее важные – и наименее изученные – из своих поздних интеллектуальных взаимоотношений, а именно с членами Коллежа социологии (в рамках которого он в прошлом году выслушал лекцию Кожева), в частности с Жоржем Батаем, Роже Кайуа и Мишелем Лейрисом. Название, выбранное Батаем для этой рыхлой ассоциации интеллектуалов, может ввести в заблуждение: «коллеж» не ставил перед собой никаких дидактических целей, а его «социология священного» была не наукой, «а чем-то вроде болезни, странной инфекции, поразившей тело общества, старческой болезни уставшего, изможденного, атомизированного общества»[440]. Устремления трех основателей «коллежа» были направлены не только на критику священного, но и на его мифическое возрождение в обществе; финальная цель заключалась в создании выборного сообщества нового типа. Из нескольких источников нам известно, что Беньямин регулярно присутствовал на лекциях, проводившихся в «коллеже» раз в две недели; Ганс Майер, еще один немецкий эмигрант, связанный с этой группой, вспоминал, что в последний раз встретил Беньямина на одной из этих лекций. Кроме того, мы знаем, что он должен был прочесть лекцию в сезон 1939–1940 гг., но этому помешала война, положившая конец «коллежу»[441]. На этом довольно скудном фоне длительный разбор деятельности «коллежа» в письме Хоркхаймеру от 28 мая 1938 г. получил, вероятно, искаженное значение при последующих оценках «коллежа». В этом письме Беньямин занимает позу его полного отрицания – «патологическая жестокость» Кайуа описывается им как «отвратительная» в ее бессознательном сближении с позицией, которую лучше было бы оставить Йозефу Геббельсу. Однако некоторые факты указывают на то, что к этой позе следует относиться с известным скептицизмом. Во-первых, это письмо адресовано Хоркхаймеру – корреспонденту, наименее склонному к проявлениям симпатии в отношении «коллежа» и проводившихся им исследований священного, насилия и опьянения; во-вторых, существуют четкие соответствия между важными аспектами творчества самого Беньямина и творчества Батая в частности – не в последнюю очередь имеется в виду их общее увлечение своего рода поздним сюрреализмом. Разумеется, Беньямин хорошо знал Батая (именно Батаю он доверил заметки и материалы, составляющие основную часть его изысканий о пассажах, когда в 1940 г. покидал Париж). Хотя его отношения с Кайуа менее изучены, несомненно, существенно то, что статьи, напечатанные Кайуа в Nouvelle Revue Française и Mesures, многократно упоминаются в «Пассажах» в связи с Бальзаком, Бодлером и Османом, а также в различных контекстах, имеющих отношение к «современному мифу». В целом можно представить себе интерес Беньямина к целям «коллежа» – созданию сообщества нового типа путем возвращения к священному, – но в то же время и его скептицизм. У него наверняка находила отклик уверенность Батая в том, что идея сообщества остается «отрицательной» – эвристической или даже неосуществимой, в то время как выступления Кайуа в защиту ангажированного священного сообщества наверняка вызывали у Беньямина неприязнь. Что касается интеллектуальных позиций трех ведущих фигур группы, наибольшее сочувствие у Беньямина, вероятно, вызывала позиция Мишеля Лейриса, чья книга L’age de l’homme («Возраст мужчины») была отрецензирована им в следующем году.