труда по равномерному чередованию запятых (замедление) и апострофов (шквалы). Но, присмотревшись внимательнее, я понял, что этот вариант мне неизвестен. В нем были «!» (блааст), выглядевшие беспокойно в общем тихом строю сламино.

— Думаешь, в башне кто-то есть?

— Не знаю, Сов. Давай поднимемся еще…

x

Мы поднимались этаж за этажом, но и там ничего не было, ни книг, ни библиотекаря, ни аэрудитов. Меня ввели в заблуждение? Книги перенесли в другую башню? На паркете, на потолке, а нередко где и на стенах были надписи из слов, порой предложений, но и все.

На шестом по счету этаже лестница прервалась. Я подняла голову вверх, мой шар осветил покатую крышу — было очевидно, что мы добрались до вершины башни. И здесь, в этом месте, больше походившем на чердак, нежели на библиотеку, наконец оказались книги. Их было бесчисленное множество: в кожаных переплетах, в свертках. Стеллажи располагались так плотно, что напоминали узкий лабиринт. Я начала перебирать названия из первого прохода, на котором красовалась табличка «психроны». Я уже довольно далеко прошла по ряду, когда раздался скрип кожаного кресла, и я подскочила от ужаса. Мой световой шарик упал и разбился вдребезги. Все погрузилось в густую тьму.

— Добро пожаловать в Аэробашню, Ороси Меликерт, дочь Мацукадзе… Вы наконец решились нанести нам визит, невзирая на запрет Экзарха…

— Да…

Голос приближался. Я понятия не имела, где Сов.

— И какой же вид знаний вы надеетесь получить здесь, который еще не извлекли ранее и которым не овладели

путем ваших собственных размышлений, Ороси? — продолжал голос уже совсем близко.

— Я пришла ознакомиться с картами… с аэрологическими сводками…

— Это то, что вы ответили бы Экзарху, если бы он вас здесь застал, Ороси. Но настоящий ответ совсем другой… Не так ли?

Дыхание у него было очень хриплое, мощное, втягивающее.

— Возможно…

— Несомненно… Вы пришли узнать три вещи: что находится на Верхнем Пределе, какова восьмая форма ветра и кто такой в действительности ваш трубадур… Ваш вихрь очень тонок, мадемуазель, но вам стоит научиться спутывать его след…

)

Я обошел источник звука и присел, укрывшись в перпендикулярном проходе. Мой шар потух, как только человек заговорил, но оставался у меня в руках. Голос приближался, скоро окажется прямо напротив моего прохода, и я смогу…

— Сов Севченко Строчнис, ваш отец был фаркопщиком, а не убийцей стариков, оставьте, будьте добры, ваш шар…

Он взял меня за руку и сжал, не сильно, просто чтобы остановить. Шар вдруг снова зажегся, и у голоса появилось лицо, высветившееся в ореоле свечи, — я невольно отпрянул… То, что я увидел, едва ли походило на человека. От его геометрических форм стыла кровь. Посреди выступал нос с размытыми ноздрями, а вокруг от него, как будто он сам приложил руку к своему лицу и повернул его на четверть оборота, расходились морщины, закручивая вместе с собою рот, скулы, орбиты желтых глаз, надбровные дуги…

— Вы, молодой скриб, вы пришли за очень странной и непростой вещью. Вы пришли узнать, что значит «быть живым». Ни одна книга не откроет вам этого, мой мальчик, но вы, несомненно, из тех, кто сможет и сам написать ответ на этот вопрос, кто знает.

— Кто вы? Кто вы такой, чтоб так легко читать все, что в нас скрыто? Хранитель фареола? Аэрудит?

— Я тот, кто получил знание из книг, что вы здесь видите. Кто был научен опытом других и тем, что мне самому довелось узнать за пределами Норски. Позвольте мне представиться, мое имя Нэ Джеркка, я обитаю в Аэробашне вот уже сорок лет. Но я не хранитель, книги не нуждаются во мне, они хранятся сами по себе.

— Значит вы…

— Я старший брат Тэ Джеркка, верно. Мой брат внимательно следил за вами весь ваш путь. Я рад, что вы наконец пришли. Я жду вас уже добрых двадцать лет.

Старик зажег светильники, и зал наполнился светом. Он предложил нам сесть, указав на два кресла. У Ороси навернулись слезы на глаза, мне было не по себе. Харизма, которая исходила от этого перекрученного лица, была настолько пронзительна, что он сразу вызывал к себе уважение и неукоснительное послушание:

— Когда я решил здесь уединиться, башня была всего метров пятьдесят в высоту, не больше. Но из года в год к ней добавлялись новые этажи, чтобы разместить все прибывающие книги. Теперь она слишком высока и не так плотна, как раньше: слишком много написано книг, слишком много путевых дневников Диагональщиков, которые я храню здесь по дружбе; слишком много научных трактатов, лишенных значимости, без малейшего понимания хронов, слишком много знаний уже узнанных, уже отточенных…

— Вы поэтому освободили нижние этажи?

— Освободил? — поперхнулся от смеха старик. — Я ничего не могу освободить, к несчастью, хотя очень бы этого хотел!

— Но на нижних этажах нет ни одной книги!

— Вся Аэробашня сделана из книг, мадемуазель, от основания и до кровельной плитки. Каждый блок, составляющий стены, каждая планка паркета, все вертикальные и горизонтальные поверхности — все это книги. Это единственная на свете библиотека, полностью сделанная из книг. Но в подавляющем большинстве, это книги, в которых нет страниц. Они выгравированы на кирпичах из глины и гипса, на мраморе, кубиках олова, плитках серебра и бронзы, дубовых шариках, которые затем помещаются в стены башни. Архитектура Аэрофареола уникальна. Это единственная башня во всем городе без швов и стыков. Сто десять метров сухого камня. Можете достать какой угодно блок, и стена не рухнет. Все книги можно по-прежнему прочесть. Видите керамические призмы прямо под крышей? Этим книгам не более двух лет. Но если спуститься на уровень входной двери, то вы увидите, как древний мир расшифровывал ветер… Вы, кажется, удивлены, господин Строчнис?

— Да. В таком случае книги, формирующие башню, если я правильно вас понял, должны быть очень краткими. На блоке можно выгравировать совсем немного…

— В этом и заключается вся гениальность создателя, задумавшего эту библиотеку, но мне кажется, его гений не понят в наши дни. Благодаря решению принимать исключительно блоки, он понимал, что книги, которые к нему поступят, будут невероятно плотными. Он знал, что выбранное им условие высекать их буква за буквой на ограниченной поверхности потребует предельно сжатого

изложения, собранной мысли, ценнейшей для жизни, афористичной. Он не хотел сделать из своего фареола самую большую библиотеку в Верховье, загруженную свитками и кодексами. Он хотел, чтобы это место стало чудом компактности с пустыми залами, в которых можно читать и мыслить. Я слегка смягчил его идеал, согласившись принимать весь этот пергамент, который вы тут видите. Но порой разбавленное знание принять легче, чем настойку мудрости, особенно когда годы берут свое.

— Вы услышали, как мы вошли в башню?

— Нет, я теперь очень плохо слышу. Но я почувствовал ваше приближение с уважением и трепетом. Как и мой брат, я обладаю некими способностями в аэрофизике. Каждый из нас, как вам известно, деформирует вокруг себя пространство и протяженность времени. Просачивающийся в башню ветер чуть заметно выгнулся, и меня это заинтриговало. У каждого из нас своя эмоциональная скорость, свой пищеварительный ритм, свои порывы и стремительность. За две декады непрерывного внимания становится возможным почувствовать, как течет вода и кровь в телах тех, кто сюда захаживает, ощутить втянутый и выброшенный назад в пространство воздух, угадать узлы, сплетения. Я имею в виду в ткани воздуха. Я иногда использую эти возможности.