— Что тебе казалось?

— Ничего. Можешь молиться на своего «учителя». Только скажи ему, чтобы он не повторял вам одно и то же, пусть меняет пластинки, а то сам же себя в смешное положение ставит.

— Не говори, чего не знаешь, — Лариса положила книгу, взглянула на Демида, — он умный, начитанный, образованный. А как он читает стихи! Ты ему просто завидуешь. Не может быть, чтобы он кому-то, кроме меня…

— Может быть, все может быть, Лариса, — сказал Демид. — Подай-ка мне томик. Расставим книги, скажем, так, как размещаются буквы на пишущей машинке. Те, что чаще встречаются, — в центре, реже — на фланги.

В этот момент в дверь снова позвонили. Демид открыл. В комнату стремительно вошла Лиля, красивая, яркая, громкая.

— О, кого я вижу! — воскликнула она, взглянув на Ларису. — Ты что здесь делаешь? Прочно обосновалась и прописалась? А Тристана насмарку?

— В гости зашла.

— Всего-навсего?

— Всего-навсего, — спокойно ответила Лариса, и Лиле вдруг расхотелось выяснять, почему девушка оказалась в комнате у Демида.

— Впрочем, мне теперь все равно, я попрощаться забежала, — объявила Лиля, — послезавтра улетаем в Москву, оттуда прямиком в мой эмират. Омар вскоре вернется сюда, защищать диплом, а я там, может, останусь навсегда.

Лариса не сводила с Лили испуганных и одновременно восторженных глаз.

— В чужую страну? И не страшно, не боишься?

— В чужой стране плохо быть чернорабочим или прачкой, а королевой — всюду хорошо.

— А ты будешь королевой? — с детским ужасом спросила Лариса.

— Пока только женой будущего эмира. Люди ведь не вечны, помрет же когда-нибудь его отец…

— А королевство большое? — Ларису захватывало волнующее чувство: на ее глазах совершалось почти чудо. Лиля, которую она знала, часто встречала на улице, в магазинах, обыкновенная Лиля становилась королевой.

— Нет, эмират маленький, — так, словно речь шла о Синем базаре или Бессарабке, рассказывала Лиля, — но разве в величине дело? Там есть еще меньше, но куда богаче. Обживусь там немного, маму вызову, вам подарки пришлю, а надоест — на месяц-два махну сюда. Люблю рисковать, мама говорит, что я вся в отца, такая же отчаянная.

— Люблю подарки, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Демид. Лариса сверкнула на него глазами, но промолчала.

— Последний вечер отвела на прощание с друзьями. Холод собачий, но что поделаешь, повидаться со всеми надо. Давай, Демид, поцелуемся. Прощай.

Обвила его шею руками, прижалась щекой, словно кто-то собирался силой оторвать ее от Демида, и ему подумалось, что у Лили не так радужно и спокойно на душе, как казалось на первый взгляд.

— А тебе, рыжая кошечка, я вот что скажу, — оторвавшись от Демида и вновь став прежней, веселой и разудалой, Лиля остановила свой взгляд на Ларисе. — Кончай школу и перебирайся сюда, к Демиду. А на своего Тристана плюнь!

— Ты что, свахой заделалась? — Лариса зло прикусила нижнюю губу, золотисто-карие глаза ее полыхнули темным огнем.

— Нет, в свахи я не гожусь, — засмеялась Лиля, — просто вы подходите друг другу, сами, наверное, того не знаете, со стороны-то виднее.

— Я, например, Лиля, вижу со стороны, что ты со своим королевством немного умом тронулась. Что за глупости несешь?

— Одним словом, и не мечтай, — Лиля, словно не слыша Демида, не видя его рассерженного лица, уставилась на Ларису. — Тристан на тебе никогда не женится, так, поиграет и бросит… У него таких, как ты да я, — целые эскадроны…

Лариса вдруг встала, сложила руки на груди.

— Эти вопросы позволь мне самой решать. Еще неизвестно, кто кем играет: Тристан мной или я Тристаном. И еще неизвестно, кто себя чувствует королевой.

Демид с удивлением вдруг убедился, что вот так, на глазах, за какое-то одно мгновение Лариса превратилась во взрослую девушку. Перемена была настолько разительной, что показалась неправдоподобной.

Все трое молчали. Демид смотрел на ворох книг, Лариса в темный квадрат окна, а Лиля на свои яркие, искусно расшитые рукавички.

— Ну, друзья мои, — наконец сказала она, взмахнув рукавичками. — Не поминайте лихом. Будьте здоровы и счастливы. С королевским приветом!

И вышла. Дверь, щелкнув замком, закрылась. Вновь стало тихо в квартире, только слышно было, как за окном с грохотом проехала машина.

— Ты ей поверил? — наконец нарушила молчание Лариса, по-прежнему глядя в окно.

— О чем ты?

— О Квитко, адвокате.

— Извини, но здесь ты абсолютно права, это твое личное дело, и решать его имеешь право только ты.

— А тебе… тебе это безразлично?

— Мне? — оторопел Демид. — Лично мне Квитко не нравится. Но ты уже взрослая девушка, через полгода тебе исполнится восемнадцать, люби, кого хочешь.

— А тебе все равно? И это называется друг! Вот так вы все, не способны на настоящую ревность, на любовь, на отчаянные поступки, на смелость и ненависть, на великую мечту. Только одного человека я знала, смелого, дерзкого, одержимого настоящей мечтой, и тот не успел ее осуществить…

— Это ты о ком? Опять о деде?

— Да, о нем! О «медвежатнике» Баритоне. Дело всей жизни своей тебе завещал, а ты…

— А я книги на полках расставляю, — сказал Демид.

— Вот именно.

— Дуреха ты, Лариска, и в голове у тебя каша. Не беспокойся, влюбляться в тебя я не собираюсь, а поклонников у тебя и без меня хватает, есть из кого выбирать… Давай сюда поэзию. Хороший был поэт Гоголь.

— Мне казалось, что ты… ко мне хорошо относишься, — горько заметила Лариса, — а ты, оказывается… Ну да ладно, хватит об этом. Держи Гоголя, он был, между прочим, прозаиком, к твоему сведению, а я далеко не дуреха.

— Ну вот, обиделась. Я же в шутку. А Гоголь все-таки поэт. Большой поэт. Я его именно так воспринимаю. Давай сюда, вот тут ему место.

Лариса послушно протянула книгу, и в этот момент снова стала девчонкой-десятиклассницей в школьной коричневой форме с белым кружевным воротничком, с нескладными большими руками. Просто удивительно, как это ей удавалось так быстро меняться.

— Ты в самодеятельности, случаем, не участвовала?

— Пробовала когда-то. Да пустое все это, не интересно…

— Подай мне Лермонтова. А учишься ты хорошо или средне?

— Прилично, — скромно ответила девушка.

— Я так и думал. Когда мне Ольга Степановна сказала, что ты способная, мне показалось, что она преувеличивает, она часто преувеличивала.

— Ты прав, она всегда преувеличивала мои способности.

— Только, может, твоя судьба — не технические науки, не математика и физика, а биология или литература.

— Моя судьба, — очень тихо сказала Лариса, — лингвистика. Я знаю три иностранных языка.

— Что?!

— То самое, что слышал. У меня способности к языкам, я знаю немецкий, английский, испанский. Сейчас работаю над венгерским.

— Не может быть! О тебе бы в газетах писали!

— А я и не стараюсь убедить тебя. Хочешь — верь, хочешь — не верь. Способность к языкам — это от бога, так мама любит говорить, как у тебя талант к математике. Ну и, конечно, труд…

— Кто тебе обо мне сказал?

— Все в школе знали. Давай сюда Пушкина — все-таки красиво, когда получается цветовая гамма.

— Ну, Квитко… Дождется он у меня, засело в вас его влияние, теперь клещами не вытащишь.

— А что ты злишься на него? Тебе же все равно.

Демид смотрел на Ларису и не мог разобраться в своих чувствах. Кто бы мог подумать, что в этакой девчонке, малявке, заложен такой заряд динамита? Да нет, просто похвасталась, и все тут.

— Сознайся: ты все это выдумала, хвастунишка? Придумать только надо — три языка!

Лариса, взглянув на него, молча пожала плечами.

— Давай сюда Достоевского. Ты читал его?

— Немного. «Преступление и наказание», «Идиот». Сильно написано.

— Не знаю почему, — сказала Лариса, — но он мне не нравится. Раздражает он меня, спокойно жить не дает. Гений, бесспорно, а раздражает. Возможно, потому, что герои у него в основном злые, жадные, мстительные. А разве это правда? На свете значительно больше добрых и честных людей, чем злых и подлых.