Он почувствовал, как к горлу подкатил ком, не давая вздохнуть, и единственная возможность избавиться от него — или расплакаться, или рассмеяться громко, отчаянно. Он понял, что сейчас разрыдается, что такое с ним никогда не случалось. Страшнее всего было произнести хотя бы слово, оно рвануло бы, как детонатор.
Лариса поднялась с кресла, посмотрела в потемневшие глаза Демида, все поняла и нарочно, желая отвлечь от терзавших его мыслей, сказала:
— А ты, оказывается, слабак. Может, истерику закатишь?
— Нет. Истерики не будет, — овладев собой, сухо бросил он. И вдруг все его горе, бессилие перед случившимся, его минутная слабость обернулись против Ларисы: так молния, набрав силу, ударяет в неповинный громоотвод.
— Зачем ты пришла?
— Чтобы спасти тебя от истерики, — сказала Лариса.
— Плохо ты меня знаешь.
— Нет, я знаю тебя хорошо. Ты много раз выручал меня…
— А сейчас выручи меня ты, — спокойно сказал Демид.
— Каким образом?
— Уйди отсюда! — не выдержал спокойного тона, сорвался на крик Демид.
— Хорошо, хорошо! Только успокойся, пожалуйста. — Лариса заторопилась, в глазах плескалась боль. — Ты молодец, держишься лучше, чем я ожидала. Держись! И помни, я все время рядом.
Девушка шагнула к двери, и он сделал над собой усилие, чтобы не закричать: «Подожди, не уходи, мне страшно оставаться одному».
Но Лариса ушла, дверь захлопнулась, и Демид тяжело опустился в кресло.
Глава восемнадцатая
Неожиданное горе обрушилось на него. Не стало верного друга, хорошего, доброго человека, преданного тебе до самого последнего часа. Нет Ольги Степановны, ушла навсегда, и ничем тут не поможешь. Человек рождается и умирает, и не только человек — все живое… Но мысль эта не принесла облегчения: горе оставалось горем, потеря — потерей.
Вот так, выходит, остался он на свете один-одинешенек… Взглянул на тахту, на пакет, переданный старой учительницей. Нельзя сейчас читать ее последнее письмо.
В дверь постучали: управдом просила помочь перенести гроб с телом Ольги Степановны в машину.
И снова Демид один в своей комнате, а вокруг тягостная тишина. Хотя бы раз еще услышать знакомый, родной голос. Он взял пакет, карманным ножом взрезал его. На тахту упали письма и деньги — большие желтоватые купюры по сто рублей. Кровь прилила к лицу: будто Ольга Степановна с того света протягивала ему руку помощи.
«Мой дорогой Демид, — читал он исписанный крупными буквами лист бумаги, — я давно хотела помочь тебе рассчитаться с Колобком, но боялась обидеть тебя, ты бы наверняка не взял этих денег. Теперь уже не боюсь. Рассчитайся с ним и раз навсегда плюнь на все краны и унитазы, которые тебе приходилось ремонтировать. Вспомни, что на свете есть театры и кино, стадионы и друзья, книги и хорошие девушки, среди которых наверняка есть и твоя невеста. В жизни ты дал мне большое утешение, ты был моим сыном, а может, больше, чем сыном, — другом. Я никогда не умела экономить деньги, поэтому скопила их не много, но тебе, наверное, хватит. И не плачь, прощаясь со мною, мы с тобой провели вместе столько чудесных часов: и в театре, и в кино, и на улицах… В жизни я желаю тебе только одного, найди себе девушку, хоть немного похожую характером на тебя. Это, конечно, сложно, но найди. Это письмо я пишу в прекрасный солнечный день, чувствую себя великолепно и совсем не собираюсь умирать, а все-таки почему-то пишу. Прощай, мой верный киноспутник, моя душевная опора, мой верный друг. Счастья тебе!..»
И может, не зная, как подписаться, потому что фамилия здесь выглядела бы неестественно и странно, подписалась «Ольга».
И именно это ничем не защищенное, сиротливое имя, каким его никогда не слышал Демид, помогло пролиться слезам. Он плакал горько и сладко, плакал долго, пока слезы не высохли сами собой. «Любимая моя учительница, какое счастье, что вы были у меня, что судьба свела нас…»
Он положил деньги в конверт — пятнадцать бумажек, полторы тысячи. С Колобком он рассчитается не позже завтрашнего дня, еще и на жизнь останется. Да на какую жизнь! Без долгов, без осточертевшей работы и… без Ольги Степановны. Лучше бы вечно ремонтировал унитазы и краны, только бы она жила!
…Демид думал, что будет много хлопот с организацией похорон, а оказалось, что друзей у Ольги Степановны много, два часа шли и шли люди к гробу, стоявшему в большом и светлом зале, где звучала тихая, торжественно-печальная музыка. Потом пятнадцать пионеров вынесли красные подушечки, на каждой из которых лежали ордена и медали: боевые и трудовые награды заслуженной учительницы Ольги Степановны Бровко. Какие-то пожилые люди, ее бывшие ученики, обнимались, неожиданно встретив друг друга. Когда-то Ольга Степановна вела их через чащобы букваря, теперь они стали рабочими и артистами, инженерами и врачами. И Демиду на минуту показалось, будто высокий, ярко освещенный зал, в середине которого стоял гроб, походит на большую гостиную, где хозяйка собрала своих старых друзей для последнего прощания.
И эта минута настала. Демид подошел к гробу и поцеловал холодные губы своей учительницы. Солнечный луч скользнул по восковому лицу, и Демиду показалось, будто оно улыбнулось. Так и унес он в душе на всю жизнь эту ласковую улыбку.
Потом был путь в автобусе на Байково кладбище. «Какая здесь буйная зелень», — почему-то подумалось Демиду. Слова над могилой, громкие удары первых пригоршней земли, а потом целая пирамида из венков и… абсолютная тишина.
Демид вдруг осознал, что стоит перед этой горой из цветов не один, кто-то был рядом, и это присутствие постороннего человека раздражало, нарушая течение тяжелых, но, как ни странно, уже не столь болезненно-горьких мыслей. Оглянулся: Лариса. Стоит и смотрит на портрет, врезанный в грань зеленой пирамиды. Взглянув на Демида, девушка тихо проговорила:
— Вот тоже прощаюсь с Ольгой Степановной…
— Разве ты ее хорошо знала?
— Лучше, чем ты думаешь. А сейчас поехали домой, не нужно тебе здесь долго оставаться.
«Она же только что перешла в десятый класс, — подумал Демид, — а разговаривает, как старшая…»
Молча доехали до Борщаговки.
— У тебя есть немного свободного времени? — спросил Демид.
— Конечно.
— Помоги мне… перенести книги.
Они нашли управдома, Стеллу Ивановну Громову, и та, увидев Демида, встретила его, как своего спасителя.
— Выручи, пожалуйста, — попросила Громова, — выброси всю эту рухлядь из квартиры. Понимаешь, когда жилец уезжает, я от него требую убрать, вымыть квартиру и уж потом даю справку о выписке из домовой книги. А здесь… Может, подружка твоя поможет?
— Помогу, разумеется.
— А ключи потом принесете мне. Если что захочешь, возьми себе. Кому это старье нужно?
В квартире Ольги Степановны еще держался слабый запах табака и кофе.
— Ты не куришь? — спросила Лариса.
— Нет. А ты?
— Иногда. Когда захочется немного пофасонить.
— Брось, — строго сказал Демид.
— Хорошо, брошу, — покорно согласилась девушка, и вдруг лицо ее осветилось улыбкой, не очень уместной в эту минуту. — Послушай, Демид, ведь в эту квартиру в скором времени переедут новые жильцы, и наверняка это будет молодая пара, потому что квартира маленькая… Давай приготовим им подарок; сделаем здесь все так, чтобы они сразу почувствовали себя, как дома.
— Прекрасно придумала, Лариска, а ты, оказывается, не такая легкомысленная, как тебя охарактеризовал твой дед Аполлон Вовгура.
— Аполлон Вовгура был ярчайшей личностью, — быстро подхватила девушка. — А вот почему он свое внимание остановил на тебе — и по сей день для меня остается загадкой. И в этом причина того, что я тоже заинтересовалась тобой. Не мог он ошибиться, должно в тебе быть что-то необыкновенное. Может, это я по своей глупости не вижу.
— Во мне и нет ничего необыкновенного, — сказал Демид. — Ты, выходит, права.
