Поначалу ему казалось, что он понимает решительно все. Через час убеждался, что не понимает ровным счетом ничего. Еще через час снова все представлялось ясным, а потом опять полнейший хаос.

Тогда он решил следить не за работой всей бригады, а за тем, что делает один инженер-наладчик, и сразу начал понимать куда больше. Как прослеживает, проверяет инженер работу каждой электрической цепи машины? Когда подводит осциллограф, размещенный на маленьком столике, и на его экране проверяет наличие или отсутствие напряжения? Как запускает программу теста и приказывает машине проверять саму себя?

Демид так мог сидеть часами. Раньше у него просто не было на это времени, а теперь появилось. Рано или поздно, а он будет работать здесь, в десятом цехе, это его мечта, и она сбудется, а пока нужно вжиться в цех, в работу бригады, больше того, постигнуть логику мысли каждого наладчика. Только не быть назойливым. У ребят и так работы по горло, разрешают смотреть — и на том спасибо.

Потом, когда стрелки на часах, вмонтированных в стену под самым потолком, вытянулись в одну прямую линию, показывая шесть часов, он незаметно вышел, весь еще наполненный напряженным ритмом работы. Шел, не торопясь, будто боялся что-то забыть, что-то упустить, расплескать хотя бы каплю своего настроения.

Он будет приходить сюда каждый день после своей смены и, конечно, многому научится, сроднится с работой бригады, и придет время, когда он станет здесь работать. Наладчики из десятого цеха ВУМа часто идут на повышение, переходят в научно-исследовательские институты, становятся руководителями огромных вычислительных центров. Возможно, когда-нибудь освободится место и для Демида Хорола, и очень хотелось бы оказаться к тому времени не наивным новичком, а опытным рабочим.

Что ж, начинать новую жизнь, так начинать, и начнет он ее с магазина. Демид с удовольствием купил себе спортивный костюм, кеды и подошел к спортивному залу именно в тот момент, когда около подъезда остановилась новенькая синяя машина. За рулем сидел профессор Лубенцов в светлой, в яркую клетку рубашке. Воротник расстегнут, лицо веселое, азартное, сильные руки, поросшие темными волосами, лежат на руле, как железные, лысина блестит, и глаза полны ликования. Но не он удивил Демида: рядом с ним сидела Софья Павловна, радостная, светящаяся улыбкой. Смеется, что-то говорит, прощаясь, кладет свою руку на руку профессора и легко выходит из машины.

«Жигули» сразу рванули с места, а Софья Павловна осталась стоять на тротуаре с приветливо вскинутой рукой.

И Демид решил: молчать он не имеет права. Софью Павловну необходимо предупредить.

Женщина заметила его, все так же улыбаясь, подошла ближе, окинула взглядом его хмурое лицо.

— Что случилось, Демид? Ты чем-то расстроен?

— Со мной ничего не случилось, — тяжело ворочая языком, проговорил Демид, — все в полном порядке.

— Снова на самбо будешь ходить?

— Буду, — с сожалением глядя на Софью, на ее красивое, яркое лицо, сказал Демид.

— Ну тогда идем в зал.

В душе паренька грохотал гром, бушевал ураган. Ему необходимо сейчас, сию минуту сказать Софье Павловне, что и на этот раз судьба сыграла с ней жестокую шутку. А может, лучше поговорить с самим Лубенцовым? У Демида Хорола хватит смелости. Пусть знает, что у Софьи Павловны есть надежные друзья и защитники.

— Привет! — обрадовался Володя Крячко, увидев его в зале. — Я знал, что рано или поздно ты вернешься. Человек, попробовавший вкус самбо, не забудет этого чувства всю жизнь.

— Это не от меня зависело…

— Надеюсь, что не от врача? Пойдем, проверим.

И снова жесткие пальцы хирурга мяли, давили ногу Демида.

— В армию его в таком состоянии могут и не взять. Колено надо разрабатывать, терпеливо и длительно. Нагрузку можно усилить.

— Вот это мы сейчас и проделаем, — обрадовался Володя Крячко и действительно усилил нагрузку, так что о Софье Павловне Демид вспомнил, лишь когда мылся под душем.

— Можно вас на минуточку? — спросил он женщину, когда та вышла из раздевалки.

— Мы долго не виделись, Демид, целую вечность, — весело сказала Софья. — И я рада видеть тебя… Мне там, у входа, показалось, что у тебя что-то случилось.

— Случилось. Ольга Степановна умерла. Помните?

— Конечно. Очень жаль. Какая это страшная неизбежность — смерть.

— Да, вы правы, — сказал Демид. — Посидим немного?

Софья посмотрела в широкое окно вестибюля: у подъезда синих «Жигулей» еще не было.

— Не хотелось бы мне заводить этот разговор, — начал было Демид, опускаясь в кресло, — но и молчать не могу. Не сердитесь на меня, Софья Павловна, может, я бестактно вмешиваюсь не в свое дело, но мне страшно.

— Страшно? — Серые глаза женщины остановились на лице Демида. — За кого?

— За вас. Сегодня вы вышли из машины, за ее рулем сидел человек… И мне стало страшно.

Софья нервно достала сигарету, протянула ее Демиду.

— Спасибо, я не курю. Володя Крячко запретил.

Женщина глубоко затянулась, выдохнула легкое облачко дыма и спросила:

— Откуда ты узнал?

— Рассказал человек, сидевший вместе с ним в тюрьме. Софья Павловна, поймите меня правильно, это не сцена ревности, хотя я, признаюсь, был в вас влюблен, это страх перед человеком, который… Очевидно, в его жизни бывают минуты, когда он не управляет собой, когда чувства становятся не подвластны рассудку… Вы знали об этом?

— Знала.

— И все-таки…

— Если хочешь знать, я рада, что ты начал этот разговор. Я сама все хорошо понимаю. Я часто спрашивала себя: чем привлекал меня к себе Колобок? Ведь чем-то привлекал. Это не была легкая интрижка, как говорили в прошлом столетии. Долго думала и поняла: он меня привлек тобой, преданностью тебе, тем, что не бросил в трудную минуту, хотя мог это легко сделать. Ты когда-то сказал, и эти слова я запомнила: «Он верный». Так вот, это, скорее, относится к Лубенцову, это он верный, но нужно быть и с ним таким же честным человеком, таким же преданным ему, как и он.

— Я его не осуждаю, — глухо сказал Демид. — Я за вас боюсь.

— А я осуждаю, — строго сказала Софья. — Человеческая жизнь слишком большая ценность, чтобы так просто распоряжаться ею. Но я уверена, что у Лубенцова было время понять это. И на всю жизнь сделать выводы… Ко мне поздно пришла эта любовь, но хорошо, что пришла. И не ослепила. Я еще ничего не решила…

— Он хороший, он очень хороший, — горячо проговорил Демид, вспомнив рассказ о Лубенцове Аполлона Вовгуры.

— Вот видишь, то ты меня предостерегаешь, то агитируешь, — засмеялась Софья, — все тут так сложно… Знаешь, когда я вижу, как у него навстречу мне расцветают глаза… Ты помнишь его глаза?

— Помню.

— Где-то здесь, совсем рядом, наше счастье. И очень хотелось бы не ошибиться. Потому что та история действительно страшная…

— Посмотрите, уже стоят «Жигули».

— Да, уже стоят. Ты знаешь, человеческая психика — странная штука, я сейчас вдруг, разговаривая с тобой, все решила.

— Скажите ему об этом. Мне очень хочется, чтобы он был счастлив.

— Говорить я пока ничего не буду, — ответила Софья, загасила недокуренную сигарету о пепельницу и быстро, не прощаясь, вышла из вестибюля. Демид еще успел увидеть, как навстречу ей засветились глаза Лубенцова…

Он продолжал еще сидеть в кресле, глядя в окно, за которым только что стояли синие «Жигули», когда к нему подошел Данила Званцов и сел рядом.

— Ждешь кого?

— Нет, думаю. Послушай, Данила, ты помнишь ту нашу встречу на бульваре Ромена Роллана?

— Еще бы! И поверь мне, драться еще будете. Ты встречаешься с Ларисой?

— Специально — нет. Так, изредка, случайно, на улице. Мы с ней были соседями на Фабричной.

— К слову, вашу Фабричную уже переименовали в улицу имени Аветика Исаакяна.

— Знаю, но для меня она на всю жизнь останется Фабричной.

— Ну и что там, на Фабричной, у вас с ней было?

— Ничего. Детьми мы с ней были!

— Странно. Вроде бы действительно все так, как ты говоришь, — словно стараясь решить какую-то сложную задачу, сказал Данила, — и все-таки чего-то я тут не понимаю. Каждое третье слово этой Лариски о тебе, о том, что ты потенциальный преступник и что тюрьма по тебе плачет. Говорит, в этом нет никакого сомнения…