Здание секретной базы, медленно отступавшее в сторону, было снабжено отчетливым рисунком серпа и молота.

Наступило небольшое молчание. Нико Куркуреки потер правую сторону носа левою рукою, в то время как крысиные глазки Вестингауза положительно въедались в него с назойливым любопытством.

— Я вас спрашиваю, для чего вы размалевали вашу секретную базу?

— Для безопасности, — угрюмо ответил князь.

Автомобиль сделал круг и остановился перед гостиницей. Прогулка наших путешественников кончилась. Князь Куркуреки получил отпуск на два часа для приведения в порядок своих дел с секретной базой, все же остальные занялись переброской вещей и самих себя на уютную белую аэростанцию, откуда «юнкерс» должен был доставить их по назначению.

Грэс только что швырнула саквояж и потянулась с усталым видом, вспоминая Мелину, как за спиной ее раздался шорох. Неприятный запах, преследовавший ее весь день, ударил ей в нос, и чья-то лапа легла на плечо.

Грэс вскрикнула. Перед ней стоял лакей Поль с глупейшим лицом в мире. Усики его шевелились, выпуклые черные глаза были маслены и черные волосы с пробором были маслены.

— Добрый вечер, мадам!

— Вы с ума сошли! — вспыхнула Грэс. — Что вам здесь надо?

— Будто уж и войти нельзя! — подмигнул Поль самым независимым образом.

— Вы пьяны?!

— Ничего не пьян, — взгляните-ка сюда!

Он вынул из кармана кружевной платочек и взмахнул им перед самым носом Грэс, вытаращившей на него глаза в немом ужасе. Платок был ее собственный, а к уголку его был привязан… свисток капитана.

— То-то, — медленно процедил Поль, захлебываясь от наслаждения. — Я знаю, банкирша, кое-кого, кто дорого даст за эту штучку!

Он еще раз взмахнул платком, задел Грэс по лицу, посмотрел на нее круглыми, рыбьими глазами и вышел.

По-видимому, секретные сношения князя со своей базой протекли не без терний и колючек. Нико Куркуреки опустился в кабину «юнкерса» в высшей степени странно настроенный. Он часто мигал, тер переносицу, упирал кулаки в бока, точно намеревался пуститься в пляс, и поджимал губы внутрь. Мосье Надувальян, принюхавшись, шепнул своему соседу, Мусаха-задэ, что кахетинское, конечно, можно пить, но только тогда, когда нет ширванского.

Впрочем, остальная публика вела себя не лучше. Монморанси при виде летательной машины потребовал, чтоб его усыпили и везли в бесчувственном состоянии. Вестингауз был встревожен внезапной болезнью своей жены, бледной и молчаливой, как сомнамбула. А лакей Поль, по-видимому, злоупотребил механической биологией своего хозяина, так как чихал, сморкался, хихикал и скалился без всякой к тому необходимости.

Пилот надел ушастую шапку и залез на свое место. Через десять минут они мерно неслись над горами Абхазии, разглядывая сквозь стекла кабины квадратики возделанных горных склонов. Всюду было довольство и работа.

— Хороший урожай, — произнес князь Куркуреки в высшей степени игривым голосом, — хороший виноградный урожай! Они выдумали новую штуку против филоксеры.

Вестингауз поднял голову и в изумлении уставился на тайного агента лиги.

— Я полагаю, — произнес он скрипучим голосом, — вы не радуетесь успехам агрикультуры у большевиков?

Нико шмыгнул носом. Куриная голова у американцев! Разве он говорит про большевиков? Он говорит про грузинские виноградники!

Оскорбленный таким оборотом дела, Нико окончательно замолк, сунул нос в позументы и заснул. Вестингауз, изучавший карту Закавказья с трубкой в зубах, кивнул головой татарину:

— Полковник, вы видите эту зубчатую полоску? Мы сделали крюк, чтоб опуститься в Баку. Вы, как лицо заинтересованное, можете располагать сутками для посещения своих родных, промыслов, комитета независимости и преданных нам войск. Изучите подступ к промыслам, наладьте связи с татарским персоналом. Это будет предварительной рекогносцировкой.

Полковник торжественно наклонил голову. Он не такой слизняк, как этот Куркуреки. Честный Мусаха-задэ соблюдал все заповеди Корана и не брал в рот ни кахетинского, ни ширванского. Он ястребиным взором смотрел вниз. Машина тихо прядала под ними, словно струйки фонтана или ртуть в градуснике. Вот, вырастая, как птица, внизу поднялись прямые белые крыши. Горизонт внезапно сузился, и «юнкерс» сел на бакинский аэродром. Тотчас же дверцы кабины раскрылись, и к Вестингаузу двинулась внушительная фигура статного молодого татарина.

— Ваши документы?

Мусаха-задэ вылез из кабины, злобно пыхтя.

Вот она, столица Азербайджана, город нефти. Давно ли он был его собственным городом, полным нарядных, франтоватых татарских войск. Несчастные жители! Несчастная страна!

Мрачно нахмурившись, Мусаха-задэ шел по шумным улицам, сострадательно взглядывая на прохожих. Если б эти несчастные знали, что он среди них, они побросали бы все свои тощие портфельчики и схватились за шашки, кинжалы, револьверы, чтоб сесть на коней и создать великую татарскую конницу. Все племена и народы, чтущие Магомета, стали бы его подданными. А он возлежал бы на подушках, как некогда Чингисхан, и творил правый, скорый и мудрый суд…

— Гражданин, вы оштрафованы на три рубля! Куда лезете? Вам кричат, кричат, а вы знай шагаете!..

Мусаха-задэ протер свои узкие глаза. Перед ним стоял татарчонок в костюме милиционера. Черты лица его показались ему удивительно знакомыми.

— Черт возьми! — воскликнул полковник по-русски. — Да это ты, Сулейман-бек, мой старший сын и наследник. Ты жив! Тебя не замучили! Обними своего отца и владыку!

Сулейман-бек упрямо качнул головой.

— Сперва три целковых, папаша. Я милиционер. Вы нарушили постановление.

Чтоб поддержать сыновнюю шутку, полковник милостиво достал три рубля и расхохотался, получив расписку.

— Ну, теперь, папаша, сойдемте с рельсов, а то вы будете снова оштрафованы, и поговорим, — произнес Сулейман, пряча книжку с квитанциями. — Вас амнистировали?

— Дай задавать вопросы отцу! — строго прервал его Мусаха-задэ. — Как живешь? Где мои дома? Где мои жены?

Сулейман свистнул:

— Вы, папаша, отучитесь у нас говорить «мое», «мое» — говорите «наше», вот тогда будет правильно. Все теперь стало нашим — дома, сады, дворцы, поместья, промыслы…

— Как! — вскрикнул удивленный полковник, не ожидавший от своего рода таких поразительных успехов. — Ведь вас было у меня всего-навсего семнадцать сыновей и двадцать две дочери. Неужели…

Сулейман с досадой поморщился.

— Я говорю — наши, нашего народа! Татарский народ стал хозяином всего.

Такая новость, по-видимому, не пришлась Мусаха-задэ по вкусу. Он огляделся по сторонам, увидел, что улицы пусты и что вокруг нет никого, кроме осла, покинутого своим хозяином по причине нашедшего на него ослиного раздумья, нагнулся к уху своего сына и зашептал:

— Слушай, Сулейман! Брось эти слова. Я говорю тебе, как отец, — дни вашей власти сочтены, я привез деньги, много денег. Я привез оружие, много оружия. Мы будем снова править, беки и твой отец. Ты будешь богачом. У тебя будет сорок жен. От всей этой низкой уличной сволочи не останется ни души, даже для того, чтоб вознести молитву за остальных покойников. Иди ко мне, я тебя возьму в дело!

Лицо Сулеймана нахмурилось.

— Кто же вам помогает, папаша? От кого вы получаете оружие и деньги?

Мусаха-задэ надулся, как индюк:

— Знай, сын, француз и американец очень любят татарских беков. Они дают прежде, чем я попросил. И англичанин тоже дает, прежде чем я попросил. Они сделают меня главным властителем народов, чтущих Коран!

— Эх, папаша, — сплюнул Сулейман в сторону. — А еще говорят, что вы начитанный человек. Плохо ж вы знаете пророка! Когда мне дают деньги во сне, утром они исчезают. А когда мне дают деньги наяву, за них приходится хорошенечко заплатить. Проваливайте, коли не хотите, чтоб я вас арестовал!