До сих пор его охватывает злость, когда вспоминает он, что приказ его был нарушен. Не выдержали нервы у командира одной из батарей. Гитлеровцы были в тысяче метров от наших орудий, когда тот командир скомандовал открыть огонь.

Рано! Слишком рано!

Гитлеровские танки, обнаружив наши батареи, в свою очередь открыли огонь — и назад, назад, удирать!

Замысел Петрова был сорван.

Не знаю, что он сказал тогда тому командиру, чьи нервы так не вовремя сдали. Знаю только, что Петров совершенно беспощаден к нарушениям воинского долга, воинской железной дисциплины.

Бой возле станции Ивня продолжался. И с явной радостью генерал Петров вспоминает теперь, что на другой день хорошо сделал свое дело командир 5‑й батареи старший лейтенант Иван Романович Блохин. Огнем с открытых позиций этот спокойный и смелый офицер подбил и поджег тогда пять или шесть немецких танков — тех самых, которыми гордились германские конструкторы-оружейники и на которые Гитлер с его генералами возлагали так много надежд.

На второй день боя пришел приказ сниматься с позиций и перебрасываться в другой, еще более важный район сражения. Снимать батареи с открытых позиций! Трудная задача! Орудия на виду у врага. А в этих условиях пушка лишь в том случае пушка, если ствол ее обращен в сторону противника и огнем своим она сдерживает врага. Снимаясь с огневых позиций на виду у неприятеля, под ударами всех видов огнестрельного оружия, начиная от артиллерии вплоть до винтовок и автоматов, пушка, по существу, беззащитна.

Но приказ есть приказ. Петров сам снимал с позиций орудия 5‑й батареи, наиболее приближенные к противнику, и так или иначе — вывел их, но потерял при этом три грузовых «студебеккера».

Вскоре его орудия продолжали бой уже в районе Прохоровки.

Описание боя, особенно литературное описание, — вещь условная. Всякий бой распадается на сотни, тысячи эпизодов и обстоятельств, каждое из которых оказывает свое влияние на исход схватки. Об этом хорошо знали такие писатели, как Стендаль и Л. Н. Толстой. Охватить всю картину сражения почти невозможно. Иногда удается почувствовать лишь его кульминацию или наиболее важные эпизоды, позволяющие увидеть героя повествования в характерных для него обстоятельствах. Поэтому и здесь мне придется ограничиться лишь одним эпизодом.

Это был тот момент, когда, пытаясь выдержать наши встречные танковые удары, гитлеровцы снова рванулись со своими танками в наступление.

В решающую минуту Петров заметил, что наводчик одного из орудий действует медленно и плохо. Петров бросился к орудию и сам стал за прицельное приспособление.

Впереди скошенное поле, кое-где темные пятна кустарника. И тут немецкие танки атакуют нашу мотопехоту и мотоциклистов. Отбить удар противника в тех обстоятельствах могли только орудия Петрова, стрелявшие, как обычно, с открытых позиций. Беда в том, что орудий-то было маловато: по одной пушке на километр обороны!

В стальной лавине немецкой атаки шли «тигры».

Пушка, у которой Петров заменял наводчика, успела пригвоздить снарядами к земле одного «тигра» и сразу оказалась как бы в кратере вулкана. Все «тигры», пробивая себе дорогу, обрушили огонь на одинокую пушку Петрова.

Уже не хватало людей в орудийном расчете: кто лежал замертво, навсегда покончив с войной, кто мучился от того, что тяжкая рана не дает подняться с земли и помочь командиру.

Орудийный щиток изрешетило пулями и осколками, вскоре и вовсе сорвало — Петров продолжал стрелять. И был момент, когда враги сочли уничтоженным его исковерканное орудие. Но «тигры» медлили, ошеломленные отпором, маячили на гребне холма. И Петров увидел, как один из них начал медленно, осторожно, крадучись спускаться к тому подбитому «тигру». Экипаж недвижимого танка не выходил, притаился.

«На крюк хотят взять и уволочь «тигра», — понял Петров и, кое-как управляясь с поредевшим орудийным расчетом, один за другим послал восемь снарядов: по снаряду через каждые тридцать — сорок секунд. Он бил по толстой броне новых немецких танков и видел, что броня действительно надежная, она засветилась, стала багровой, металл раскалился от ударов наших снарядов, но выдержал. Обрушиваясь на броню, снаряды, скользя, взмывали вверх. Но Петров так и не дал фашистам вытащить стального «тигра» на крюке.

И бой шел до ночи.

Назавтра наша мотопехота отошла на другой участок фронта. Противотанкисты остались.

Накануне Петрову и его артиллеристам удалось вытащить на руках из-под огня то самое покалеченное орудие, при котором он действовал как наводчик. А наутро приказ батареям: занять снова те же позиции!

Петров подъехал к тому участку на трофейном «мерседесе», дальше, определяя обстановку, пошел пешком. Водителю приказал ждать в овраге. Подбитого «тигра» впереди уже не было. Видно, гитлеровцам удалось все же вытащить его ночью на крюке. На холме среди копен убранного сена опять маячили «тигры», чувствовалось, что есть за ними и вражеская пехота.

«Как занять огневые позиции в такой обстановке? — соображал Петров. — Фрицы — на бугре. Мы будем перед ними внизу как на ладони».

Все же он шел к прежней позиции. И вдруг услышал из ближней лощинки лязг танковых гусениц, тяжелое дыхание моторов. А он — один. Бессмыслица. Нужно быстро вернуться к своему «мерседесу». Петров подался назад к оврагу. А «мерседеса» уже не было — только пыль клубилась вдали за его колесами. Ну и трус же ты, водитель, хилая твоя душа!

Свирепея от стыда за такого человека, отходил Петров, избегая бессмысленной гибели под гусеницами «тигров». То ли гитлеровские танкисты жалели снарядов на одинокого русского офицера, то ли по другой какой-то причине, но стреляли они по нему стальными болванками. Восемь болванок насчитал Петров, и ни одна не достигла цели. А будь то осколочные снаряды, не вышел бы он из глупой переделки.

Прежних позиций батареям занять не удалось, но все же орудия были развернуты к бою и приняли бой. А вскоре началось наше ответное наступление, поглотившее и лавину фашистского наступления, и далеко нацеленные планы гитлеровской ставки. Настал час возмездия.

На участке, где действовали артиллеристы Петрова, ринулись в атаку и наша пехота, и наш танковый отряд. И батареи 1850‑го полка истребительной артиллерии поддерживали этот контрудар огоньком с закрытых позиций. Ну, то был славный денек! Теперь-то на наш улице праздник. И Петров был доволен: наблюдавший за боем маршал А. М. Василевский за мастерское ведение огня приказал наградить командира одной из батарей, лейтенанта Бузу.

В том сражении под Курском Петров по-настоящему узнал и оценил Александра Васильевича Чапаева. Петров — романтик воинской службы. И в его глазах, всегда пристальных, строгих, сын легендарного комдива — настоящий офицер. Спокоен и смел. Любит своих солдат, знает их и своим поведением в бою всегда готов дать им пример. Вот эта черта, умение учить подчиненных личным примером, сближала А. В. Чапаева и В. С. Петрова.

— Моя обязанность как заместителя командира полка — бывать постоянно на батареях, — говорит Петров. — Пусть в ином случае в этом нет большой необходимости. Пусть там земля разверзается от вражеского огня. А ты иди. Ты там нужен. Почему? Твое появление в трудной обстановке окрыляет солдат и младших командиров. Если ты умеешь умно рисковать, значит, ты учишь этому подчиненных. Если для тебя не существует опасности, то и солдат станет в десять раз смелей и спокойней. Так считал и так действовал Александр Чапаев, мой командир. Так и я старался поступать.

Вспоминается после войны не только серьезное. Вспоминается и смешное. Кто из нас не помнит, как часто веселая шутка или забавное происшествие помогали на фронте преодолевать чувство тревоги?

В том самом бою, когда наши войска перешли в наступление, маршал Василевский зашел на наблюдательный пункт 1850‑го полка противотанковой истребительной артиллерии. Как раз в ту минуту немецкий снаряд где-то оборвал тонкую нитку связи. Неприятно. Маршал тут, а со связью скандал! Петров послал своих людей искать повреждение. Чапаев был взволнован, как и Петров. Маршал ждал. Наконец связь восстановили, но тут вместо «акации» стал неотвязно отвечать чей-то чужой «одуванчик».