В рассказе «Перед атакой» младший лейтенант Василий Цыганов лежит на позиции перед большим селом, «название которого — Загребля — он узнал только сегодня и которое он забудет завтра, потому что сегодня это село должно быть взято и он пойдет дальше и будет завтра биться под другим таким же селом, названия которого он не знает». Цыганов должен позаботиться о патронах для боя, о кухне, которую еще не подвезли к батальону, о сержанте Коняге с его распухшими и окровавленными ногами, так что идти Коняге не было никакой возможности, а он все-таки шел, — обо всем, чем живет батальон перед боем. Цыганов задумывается и прикидывает в уме, сколько он мог пройти от Петушков возле Гжатска до той самой Загребли. Получается две тысячи километров. «По карте — мало, а от деревни до деревни — много». От Петушков...

« — Какие Петушки?

— Есть такие Петушки... От Петушков досюда два года иду. И скажем, до Германии еще тоже долго идти будем, не один месяц. А вот война кончится, сел в поезд, раз — и готово, уже в Харькове. Ну, может быть, неделю, в крайнем случае, проедешь. Сюда больше двух лет, а обратно — неделю. Вот когда пехота поездит, — совсем размечтавшись, добавляет он. — Будут поезда ходить».

Далеко тогда было от неизвестной никому Загребли до Берлина, а младший сержант Цыганов и все его люди нимало не сомневались, что Красная Армия дойдет до Берлина, и с этой мыслью шли на Загреблю и дальше, к неведомым еще деревням и большим городам, которые нужно было взять.

У Симонова нет любования войною, хотя все, что он до сих пор написал, так или иначе связано с войной, но у него есть любовь к нашей армии, воспитавшей в людях постоянную готовность к подвигу, чувство товарищества и дружбы, возросшее в годы страшного испытания. Я бы сказал, что многие свойства литературной манеры Симонова также воспитаны Красной Армией, людьми нашего фронта. Подобно своим героям, Симонов боится быть сентиментальным, сдержан в проявлении чувств, стремится к предельной простоте и ясности изложения, вырабатывает особую скромность в выборе тем, отталкиваясь от всего показного, ложнокрасивого, напыщенного, цветистого. Это свойства наших армейцев, и, может быть, стоило бы отдельно написать о том, как благотворно влияла армия на творчество писателя. Даже фронтовая дружба, которую писатель наблюдал всюду, где он побывал в дни войны, нашла в его творчестве своеобразное, прямое, я бы сказал, внелитературное отражение. Симонову жаль расставаться и с артиллеристом Корниенко, который получил восьмое ранение, стал инвалидом, был отчислен из армии и все же на свой страх и риск пробрался обратно на фронт, в свою часть («Восьмое ранение»). Обидно ему прощаться с полковником Проценко, который во время болезни, в жару, глотая таблетки и горячее молоко, ведет дивизию в наступление и проявляет бо́льшую трезвость и ясность ума, нежели враг его немец, старавшийся перехитрить нашего командира и все же разгромленный железной волей Проценко («Зрелость»). Не хочет Симонов терять связи с генералом Прянишниковым, военачальником сталинградской школы, овладевшим высшей для командира доблестью — доблестью ума, упорства и выдержки («Третье лето»). Навсегда сохранил писатель привязанность к комиссару Корневу, уверенному, что в одинаковых обстоятельствах храбрые реже гибнут, чем трусы («Третий адъютант»), к военфельдшеру — семнадцатилетней Марусе, которая, лежа на крыле санитарной машины, восемьдесят километров везла своих раненых по страшной и горестной дороге отступления («Малышка»). Рассказы об этих людях уже написаны, долг свой писатель как будто выполнил до конца, но, верный законам фронтовой дружбы, он снова и снова возвращается к ним и пишет послесловие — «Рассказ о рассказах», где возвращается к реальным судьбам своих героев, описывает первые с ними встречи и то, что случилось с друзьями там, на фронте, за пределами рассказа и книги. Высокое чувство товарищества и подлинной любви к человеку, с которым много прошел фронтовых дорог, несомненно, воспитано у Симонова Красной Армией.

Положение военного корреспондента дало возможность писателю понять сложную, многообразную жизнь фронта. Он видел, как изменялись люди в ходе войны, овладевая искусством побеждать, и в книге всегда можно почувствовать, о каком этапе войны идет речь, — время дает себя знать в самом поведении бойцов и командиров, в их отношении к опасности и в манере воевать.

В рассказе «Третье лето» так говорится о генерале на крутом повороте сражения: «Прянишников знал по себе, что командир дивизии, у которого забрали полк, как бы хорошо ни понимал обстановку, все равно в душе чувствует себя обокраденным и все время помнит об этом отобранном батальоне или полке. Несмотря на серьезность обстановки, Прянишников невольно улыбнулся и, приободряя Бессонова, сказал, что он держится молодцом.

— Что же касается батальона, — добавил он, — то ты представь себе, что его никогда у тебя не было. Про него забудь.

Бессонов пробовал что-то возразить.

— Все, — сказал Прянишников. Все. Сегодня еще не последний день боев. Еще завтра бои будут. Держись с тем, что есть».

Это спокойная выдержка людей, которые прошли уже трудную школу обороны и наступления под Москвой, под Воронежем, в Сталинграде. Больной полковник Проценко в рассказе «Зрелость», почувствовав перелом в ходе отчаянно трудного боя, находит возможным доверить управление войсками своим подчиненным и так говорит одному из них:

«...все вам кажется, что вы еще немного штатский человек. А вы сейчас самый что ни на есть кадровый, — более кадровый, чем я сам в начале войны был, хотя до того пятнадцать лет в армии пробарабанил. Ну, что же, — добавил он уже другим, официальным тоном, — подыскивайте помещение для штаба. Распоряжайтесь преследованием. Мне сейчас Вася квартиру найдет, я лягу до вечера».

После всего, что пережил этот человек в моменты кризиса боя, очень хорошо, очень уверенно и спокойно звучат его слова: «Распоряжайтесь преследованием». Высшая зрелость армии состоит в том, что командиры ее даже в самое напряженное время могут довериться опыту, знаниям, выдержке своих подчиненных.

Вот эти главные свойства людей Красной Армии Симонов и стремится прежде всего показать в своих рассказах. Он хочет быть точным и ясным в описании великих и малых событий войны и стремится к аскетической сдержанности, строгости изложения.

В книге, о которой идет речь, помещены опубликованные ранее в журналах военные дневники Симонова. В них не чувствуется этой аскетической сдержанности. Читатель, который судил бы о прозе Симонова только по его рассказам, прочтя затем дневники, с удивлением обнаружил бы новые свойства его таланта — живой и естественный юмор, наблюдательность, от которой не ускользнет ничто, умение двумя-тремя штрихами обрисовать характер человека. Но о военных дневниках Симонова нужно писать отдельно, так же как отдельно нужно рассматривать цикл его рассказов, посвященных партизанам Югославии.

...Книги Симонова о людях Красной Армии — это Книги о доблести. О такой высокой доблести, которая проявляется не только в минуты вдохновения, но и в тяжелых однообразных буднях войны, в великом труде армии, теснившей врага от Волги до Шпрее.

1972—1976

В зал заседаний кабинета министров латвийского демократического правительства, созданного 20 июня 1940 года, вбежал чиновник. Самый факт его появления в зале в момент важного заседания говорил о том, что в стране произошло нечто из ряда вон выходящее.

Чиновник обратился к министру внутренних дел и прошептал ему на ухо:

— По совершенно неотложному делу вас хочет видеть директор административного департамента.

— Я очень занят, — сказал министр, — пусть зайдет позже.

Однако чиновник сообщил, что дело, по которому директор административного департамента осмелился потревожить господина министра, не терпит ни минуты отлагательства.