И Петров решил, что с него довольно, ждать смерти недостойно солдата, он сам должен овладеть положением, пусть даже безвыходным.
— Есть живые? — крикнул Петров, и болото ответило молчанием. Тогда он поднялся, побежал зигзагами, и кто-то живой поднялся за ним. Петров кричал, чтобы тот не ложился, ни за что не ложился, лежачего немцы добьют. В укрытии двое живых отдышались, потом обнаружили еще двух молоденьких офицеров, только что с курсов, искавших свою часть, еще не знакомых с настоящей войной.
И теперь Петрову пришел черед выводить людей из окружения, быть старшим, быть строгим в опасности, каким был майор Фарафонов. И он вывел людей из вражеской петли, наталкиваясь на немцев на каждом шагу, даже совершая налеты на них и захватывая трофеи в виде компаса, карты, провианта, оружия.
В ходе войны вышло так, что Петров, служивший в корпусной артиллерии, был определен затем в истребительную противотанковую артиллерию Резерва Главного Командования. Это — служба особого рода. Противотанкистов РГК, как правило, перебрасывали туда, где назрел зловещий кризис, где врагу удалось опрокинуть наши части, где нет уже реальных сил для отпора и только подоспевшие батареи огнем с открытых позиций могут спасти положение, — в одиночестве, без поддержки пехоты, один против лавины вражеского наступления.
И лейтенант Петров всем складом своей натуры, самообладанием и бесстрашием, быстротой мысли и действия как будто рожден был для службы в этих войсках.
Перелистываю страницы записей и вижу снова и снова, как Петров, опережая пехоту, выходит к немецкой проволоке под огонь вражеских и наших батарей, чтобы своим присутствием поднять дух пехотинцев перед атакой. То он колесит ночами в тылу врага, разыскивая, подтягивая отставшие батареи, то где-то на пылающем мосту, уже разбитом немецкими бомбами и подвергающемся новым и новым налетам авиации, спасает отставшее орудие и чудом, сквозь пламя и зияющие на мосту провалы, все же вытаскивает его на тот берег.
То я вижу его с машинами и орудиями, вклинившимися во мраке ночи в походную вражескую колонну, потому что другой проезжей дороги нет для орудия и нужно продвигаться вместе с ничего не подозревающими гитлеровцами, пока не представится случай выскользнуть в сторону и пробиться к своим.
Выбирая наугад страницы из блокнота, я вижу наблюдательный пункт Петрова на окраине Воронежа, под самым носом у гитлеровцев, на самом острие нашего берегового плацдарма, в зоне ураганного вражеского огня. Всем своим существом он принадлежит бою, нет у него других помыслов, кроме боя. Однажды в кромешном аду переправы тяжелый снаряд вздымает дыбом машину, и рухнувший грузовик подминает под себя Петрова. У него сломаны ребра, но, придя в сознание, он остается в строю.
Уже тогда он — один из лучших командиров-артиллеристов. Это он упорной тренировкой обучил свою батарею стрельбе по вспышкам — ошеломляющему приему, когда все четыре орудия безостановочно бьют с быстротой чуть ли не пулеметов, каждое орудие — по выстрелу в каждые три секунды, а вся батарея извергает по 80 снарядов в минуту. Пленные гитлеровцы признавались: дьявольский огонь этой батареи они приняли за испепеляющие залпы гвардейских минометов, «катюш».
И эта петровская выучка сделала свое дело в дни наступления, в боях за Воронеж, в штурме Касторной, в битве под Соколовом, где его батарея сражалась рука об руку с героями чехословацкого соединения командира Свободы. И в те страшные дни, когда гитлеровцы снова захватили освобожденный нами Харьков и Петров с частью уцелевших орудий долго удерживал центр города, площадь Дзержинского с гигантским зданием Госпрома, хотя фашисты обстреливали батарейцев из окон, с балконов, нависших над площадью. И в урагане нашего грандиозного контрнаступления в районе Курской дуги, и в легендарном сражении на днепровском Плацдарме, где Петров командовал уже не батареей, а полком истребительной противотанковой артиллерии РГК.
Перелистывая страницы блокнота, я возвращаюсь к апрелю 1943 года. К тому дню, когда из-за многих дававших себя знать ранений и травм Петрова чуть не насильно отправили в госпиталь.
— Я повертел в руках бумажку с направлением, подумал: для чего мне госпиталь? — рассказывал Василий Степанович. — Для вида пробыл в госпитале одну ночь. Потом наврал врачам, будто вернусь, а сам отправился в бригаду своего прежнего командира, и поныне здравствующего. Вскоре я был назначен заместителем командира 1850‑го полка истребительной противотанковой артиллерии. Командиром этого полка был Александр Васильевич Чапаев, сын комдива гражданской войны Василия Ивановича Чапаева. В одном полку мы служили недолго, Александр Васильевич получил повышение, стал заместителем командира бригады.
Начало памятного сражения в районе Курска застало Василия Степановича Петрова в левом углу знаменитой Курской дуги, перешеек которой гитлеровцы вознамерились пробить, прорвать, продавить хорошо подготовленным, гигантским наступлением и тем самым окружить и уничтожить советские войска в Курском выступе.
К утру 5 июля Петров, в чье подчинение были переданы три батареи артполка, занял огневые позиции западнее деревни Дмитриевки. Свой наблюдательный пункт Петров устроил на крыше одного из дмитриевских домов. Сквозь дымку еще не рассеявшегося предутреннего тумана он видел: гитлеровцы наступают. Все пространство, и ближнее, и дальнее, наполнено было тяжким гулом орудийной канонады, тем слитным, всепроникающим гулом, в котором сливаются выстрелы сотен пушек, рев моторов, пальба пулеметов, винтовок, автоматов, грозный голос гигантской битвы.
Туманная дымка не позволяла отчетливо видеть, что же происходит. Стоя на крыше с биноклем и картой, Петров в течение нескольких первых секунд не мог понять, что за метаморфоза приключилась с лежавшей перед ним местностью. Домики разъезда Коровина почему-то оказались южнее того места, на каком они должны были бы стоять в соответствии с картой.
— Верчу, верчу карту и так и эдак — полнейшая ерунда! Переместился за ночь разъезд, и точка! Понимай как хочешь. Плюнул с досады и бросил возиться с картой. Скорее, в темпе открыл огонь по флангу немецких танков, прорывавшихся к разъезду и вскоре захвативших его, навалившихся на боевые порядки нашей противотанковой обороны. На всякие сомнения нельзя было терять ни секунды. И огонек мы дали довольно живой.
Что же в действительности случилось с разъездом? Потом-то понял Петров: нечто неясно черневшее впереди, окутанное туманом, не было тем поселком при разъезде Коровино, который на карте-то был обозначен вполне правильно. Мерцавшие вдали темные пятна оказались фашистскими танками, подбитыми и подожженными другими нашими артиллеристами-истребителями, принявшими лобовой удар немецкой группы войск. Волны немецкого наступления на этом участке, как и всюду, обрушивались одна за другой: Гитлер приказал добиться успеха ценой любых жертв. И с семи утра до двух часов дня Петров со своими тремя батареями действовал в этом аду, бил, бил, бил по вражескому флангу, пока не получил приказания снять батареи с прежних позиций и переместиться в район станции Ивня.
Есть тут высота, ставшая в тогдашнем сражении знаменитой. Видимо, здесь был один из важных узелков многодневного боя. Гитлеровцы пробивались сюда с упорством, которое можно было бы назвать просто упрямством: свыше им приказано было верить в победу Гитлера под русским городом Курском. Прибыв к Ивне во своими тремя батареями, Петров увидел, что здесь сосредоточены силы всей его бригады. С ходу орудия Петрова открыли огонь с открытых позиций по фашистским танкам, а потом, пресекая прорыв вражеских войск, Петров приказал перенести огонь на дорогу, ведущую через высоту к станции Ивня.
На глазах наших артиллеристов разыгралось драматическое столкновение наших танков с новыми тяжелыми танками Гитлера. Около трехсот машин с обеих сторон участвовали в том бою.
Одно из советских танковых подразделений под напором врага отходило к станции Ивня. Сдерживая себя, подавляя в себе чувство возмездия, Петров запретил своим артиллеристам открывать без его приказания огонь по немецким танкам. Решив ждать, ждать, ждать до последней минуты, чтобы внезапным огневым ударом ошеломить осатаневших от численного перевеса фашистов, Петров скрепя сердце наблюдал, как неотвратимо наваливается на его батарейцев шквал вражеского наступления.
