После долгой паузы один из них шагнул вперед. Я не колебалась. Подняла пистолет и нажала на спусковой крючок, эхо выстрела прозвучало слишком громко в почти пустом здании. Я не испытывала никакой радости, наблюдая, как человек безжизненной грудой падает на землю.

Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, медленно выдыхая.

— Когда вы, ублюдки, научитесь? Линг дает. — Мои глаза снова открылись, и лицо исказилось от ярости. — Линг забирает.

Повернувшись, я произнесла:

— Решайте, кому вы верны, и решайте быстро. — Я была так зла. — Потому что мама так близка к тому, чтобы утопить своих малышей.

Взволнованный вздох покинул меня.

Иногда было трудно быть королевой.

Я чувствовала его присутствие, зная, что он прямо за мной, и в ту секунду, когда вышла на улицу, его сильная рука обняла меня за плечи, притягивая к себе.

— Не переживай из-за этого.

Это было разочаровывающе. Я ожидала, что эта должность будет давать гораздо больше, чем требовать. Неудивительно, что никто из моих братьев не возражал против моего захвата.

Пятеро братьев, и никто из них не хотел трона. Я должна была догадаться.

С другой стороны, я пользовалась их уважением. Я рассказала им все начистоту. Они не должны были любить меня; я им даже не должна была нравиться, но они будут уважать меня. Потому что я была гребаной королевой Драконов, и эта позиция требовала уважения.

Это было важно для меня.

Я начала с самого низа и в буквальном смысле пробила свой путь к вершине, но теперь, когда я смотрела вниз с горы Олимп, я поняла, что чего-то не хватает.

Короля.

Только один человек когда-либо был достоин этого титула, и он исчез. Он пропал без вести.

Без него это ничего не значило.

Предполагалось, что мы, вдвоем, будем делать это вместе.

Конечно, я могла бы стать королевой, но без достойного короля завоеванная империя обречена на провал.

Я все еще оплакивала этого мудака, но делала это молча, наедине с собой, вдали от посторонних глаз.

Поэтому я кивнула, когда Ван притянул меня ближе к себе и пробормотал:

— Пойдем выкурим со мной косячок. Поговорим.

Потому что ничто не заставляло меня чувствовать себя хуже, чем одиночество, а сегодня вечером я была одинока.

Как только мы вошли в дом Вана, я сбросила туфли и бросила сумочку на стойку, прежде чем подойти к одному из трех диванов и откинуться на него. Глядя в потолок, я задавалась вопросом, какого черта я хочу от жизни.

У меня было все.

Деньги. Власть. Величие.

Тогда почему я была такой надутой маленькой сучкой?

Ван подошел ко мне, сел на пол передо мной, положил руку мне на колено и сжал его в знак молчаливой поддержки.

Он был моим чемпионом. Мой самый большой сторонник.

Иногда мне казалось, что он был моим единственным сторонником.

Не говоря ни слова, он достал из кармана маленькую жестянку и начал крутить косячок. Прикурил и затянулся, прежде чем передать его мне. Взяв его, я поднесла к губам и вдохнула едкий дым. Я затянулась еще, потом еще, пока косяк не был вырван у меня из пальцев.

Мы долго сидели в тишине, прежде чем я заговорила в тускло освещенном помещении, мой голос был чуть громче шепота.

— Ты когда-нибудь думал о том, что Ча сделал с нами?

Наш отец был жестоким во всех отношениях, формах и проявлениях.

Ван не колебался.

— Все время.

Тяжело было расти во вьетнамской семье и быть последней из шести детей. Что еще хуже, я была девушкой. Моему отцу это было совершенно безразлично. Он давал мне знать об этом в каждом моменте моей жизни. Истории, которые он рассказал, сформировали из меня ту женщину, которой я была сегодня.

Он рассказывал, что когда узнал, что я девочка, сбросил мою мать с лестницы прямо там, в больнице. Рассказывал, как наслаждался ее кровотечением.

К сожалению, я выжила. На самом деле я пережила множество попыток прерывания беременности, все от руки моего отца, и когда я родилась, он поклялся избавиться от меня, и скорее раньше, чем позже.

Тот момент, когда меня готовили к сексу, смущал. Помню, в пять лет я была сбита с толку, удивляясь, почему мой отец вдруг стал так добр ко мне. Будь я постарше, я бы поняла, что это ловушка. Будучи такой юной и жаждущей одобрения своего отца, я делала все, что от меня требовали, потому что, когда я это делала, он был доволен.

Это был классический пример дрессировки. Как по учебнику.

Этот трус даже этого не сделал своими руками. Он хотел, чтобы мои братья творили со мной эти ужасные вещи, и когда я отняла трон у своего отца, я собиралась заставить своих братьев заплатить за то, что они сделали со мной.

Однажды ночью, когда мы с Ваном вступили в относительно оживленный спор, я назвала его педофилом. И не была готов к удару, когда Ван дал мне пощечину, он сделал это достаточно сильно, чтобы я увидела звезды.

Тяжело дыша от шока, он наклонился надо мной, когда я схватилась за щеку, и выплюнул:

— Думаешь, ты здесь единственная жертва? — ну, да, так оно и было. И я наблюдала, как грудь моего брата вздымалась от гнева, от беспокойства, когда он смаргивал слезы при воспоминаниях. — Думаешь, мы хотели делать все это? — он покачал головой. — Ты была слишком молода, чтобы помнить. Ты понятия не имеешь, что с нами сделали бы, если бы мы отказались. — Он тупо уставился в стену. — Он никогда не прикасался к тебе. Но это не помешало ему прикоснуться к нам. — Когда он вышел из своего транса, моргнул на мгновение, а затем зарычал на меня. — И, бл*дь, следи за тем, как ты со мной разговариваешь, Линг-Линг. — Уходя, он произнес: — Не говори о дерьме, о котором ты ничего не знаешь.

Именно суровость этих слов, скрытая боль в его голосе заставили меня увидеть правду такой, какой она была. Ван был прав. Я была не единственной жертвой жестокости моего отца.

Мы не часто говорили об этом, но когда мы это делали, я чувствовала, как изгоняю гнев из себя, чувствовала, как парю в воздухе, и сегодня вечером мне это было нужно.

Он протянул мне косяк, и я взяла его, облизывая губы и держа между пальцами.

— Ты помнишь, что сделал со мной? Что он заставил тебя сделать со мной?

Я поднесла дым к губам и вдохнула его, закрыв глаза, наслаждаясь теплым сиянием моего кайфа.

Стоя спиной к дивану, Ван кивнул. Его голос был тихим, как шепот.

— Да.

Я сделала еще одну затяжку, и мой разум стал опьяненным. Я не должна была спрашивать, но сделала это.

— Ты хочешь сделать это снова?

Полная честность.

— Нет, но иногда думаю об этом.

И я. Это вызывало отвращение к самой себе.

И именно поэтому мы были так близки. Никто не понимал. Только мы понимали, какое замешательство вызвало сексуальное насилие над детьми, недоумение от того, что тебя обхаживает член семьи и ты не знаешь, что это происходит, и, наконец, душераздирающий опыт получения удовольствия от рук того, от кого ты не должен был его получить.

Конечно, мы ни в чем не были виноваты. Мы не знали ничего лучше. Мы были всего лишь детьми, и человек, которому мы должны были доверять, предал нас. Он предал нас всех.

Неудивительно, что мы были в таком дерьме, в каком были.

— Ты хочешь иметь детей?

Ван усмехнулся.

— Черт возьми, нет.

Вполне справедливо.

Только у одного из моих братьев был ребенок, и он держался как можно дальше от этого ребенка, боясь испортить ему жизнь так же сильно, как и нам ее когда-то испортили.

— Я хочу, — призналась я, делая глубокий вдох и медленно выдыхая. — Даже после всего, я все равно этого хочу.

Он откинулся назад, и его затылок коснулся моего плеча.

— Тогда у тебя будут дети, Динь-Линг.

Я нежно провела пальцами по его волосам, и мы вернулись к приятной тишине.

Нет. Этому не суждено случиться.

Как бы мне ни было грустно, дети были не для меня.

И мне просто придется жить с горькой завистью из-за того, что она получила ребенка, который, по сути, должен был быть моим.