— Присоединяйся к нам за ужином, — щедро приглашает Аластор и тут же подходит к сервизу, чтобы разлить виски на троих. — Или мы сразу переместимся в салун к прелестной Каролине, чтобы отметить твое возвращение?

Соломон, может, и хотел бы спокойно провести вечер в компании друга, но точно не сегодня. Потому что ужин этой семье он точно испортит. И чем скорее это сделает, тем будет лучше для всех.

— Боюсь, с этим придется повременить, — отвечает Соломон и поджимает губы, когда на пороге гостиной, наконец, появляется хозяйка дома.

И, очевидно, главная преступница, недавно изгнанная из совета.

Флора замечательно выглядит в своем платье, которое она точно подбирает для вечернего времени. На ее шее Соломон замечает новое бриллиантовое ожерелье, явно подаренное Арчи.

Зря ее так пестуют. Флора неведомым образом смогла одурачить эту семью.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Арчи и тут же хмурится. — Я слышал шерифу сегодня нездоровилось. Ты поэтому здесь?

Соломон кивает. Он здесь действительно из-за Вилмы.

— Случилось, Арчи, — спокойно заявляет Соломон и делает шаг по направлению к Флоре. — С этого момента твоя супруга арестована и не сможет покидать дом, пока с нее не будут сняты все обвинения.

Как удачно, что семья Рэгланов собирается в гостиной в полном составе.

В их присутствии Соломон делает пару быстрых пасов, связывая запястья Флоры магическими путами. Теперь та никуда не денется и не сможет сопротивляться. Разговор предстоит долгий.

И Соломон не настроен на перемирие.

Вилма чувствует себя странно. Не слабой, не разломанной, просто странно. Она на протяжении нескольких минут смотрит на чай, который приносит для нее служанка Ротшильдов. Бездумно наблюдает за тем, как от чашки исходит пар.

Никакого чаю ей не хочется. Принимать пищу тоже не тянет. Как и лежать бессмысленной куклой, ожидая, пока сильные города сего разберутся между собой. Она знает, что как по волшебству проблемы не разрешатся, даже если местные маги вдруг проникнутся любовью к горожанам и начнут что-то делать на благо общества.

Вилма резко садится. Нет, так дело не пойдет. Ей некогда разлеживаться у Ротшильдов, она не кисейная барышня.

Взгляд цепляется за перстень на руке. Вилма неприязненно поводит плечами. Соломон, в ее скромном понимании, обнаглел. Сначала исчез из поля зрения на несколько дней, а теперь вдруг решил проявлять заботу. Всему пора встать на свои места.

Даже если одно из мест займет какая-нибудь Каролина. Вилма собирается просто встряхнуться и жить дальше. Словно совсем ничего не произошло.

Да, точно.

Вилма покидает гостевую комнату в доме Ротшильдов, твердо намеренная сюда больше не возвращаться.

— Шериф, вам стоило бы еще какое-то время провести в постели, — скрипуче неприятным голосом сообщает Илана, сталкиваясь с ней на первом этаже дома, из которого Вилма так стремится уйти.

— Спасибо, миссис Ротшильд, но я как-нибудь сама разберусь, — отрезает Вилма.

Прямо сейчас Илана не вызывает у нее ни желания с ней пикироваться, ни, тем более, стремления к ней прислушаться. Вилме просто здесь не место. Они обе это прекрасно понимают, в отличие от Соломона.

Которого, благо, она в доме не встречает.

— Очень зря, — покачивает головой Илана. — Смотрю на вас и понимаю — мы учим девушек покорности не просто так.

— И что, удается? — усмехается Вилма.

Собственная дочь Иланы, Саломея, на покорную девушку из влиятельного семейства тоже не тянет. В ней чувствуется какое-то своеволие.

— Не задерживайте меня, будьте добры, — отрезает Вилма, не дожидаясь от Иланы ответа. — В противном случае мне самой придется вас задержать.

За препятствование представителю закона в ее лице.

— Даже не смею, — отзывается Илана.

И Вилме действительно не препятствует. Впрочем, вряд ли из страха оказаться за решеткой в управлении шерифа.

Оказавшись снаружи, она понимает, что от свежего воздуха ей не становится менее странно. Наоборот — состояние усугубляется. Вилма будто теряет нормальное ощущение собственного тела.

Она прокручивает перстень на пальце и понимает, что пойти сейчас в управление шерифа не может. Все равно там от нее не будет особенного прока. Надо бы действительно отдохнуть, проспать сумасшедшее количество часов, а уже потом — продолжать эту свою жизнь.

Вилме кажется, что подушечки на ее пальцах что-то покалывает. Но она все еще может дышать. Значит, похоже, никакого нового приступа произойти не должно. Ей так, во всяком случае, кажется.

Но этот приступ самым неприятным образом путает ее сознание.

Настолько, что единственным путем, который она для себя выбирает, становится дорога к дому.

Вилма осознает, куда пришла, только когда оказывается на территории, прилегающей к дому. Вспоминает, что не планировала в ближайшее время сюда возвращаться, чтобы не разбираться еще и со своими проблемами. Но, вероятно, она настолько не успела прийти в себя, что поневоле потянулась к самым знакомым местам.

От дома, кажется, веет холодом. Не потому что внутри давно не топили печь, а от того, что там все еще царствует неясное черное нечто. Даже не видя его, Вилма знает — оно все еще никуда не делось. И подтачивает ее дом хуже термита.

Ей уже некуда возвращаться, но со стороны хотя бы так не кажется. Вилма смотрит на дом с сожалением. Даже если получится избавиться от этой чертовщины внутри, она все равно не сможет там больше находиться.

Оно ведь наверняка затянуло несчастную Хелен.

Вилма понимает, что задерживаться здесь не стоит. Но все-таки решает, что не мешает оценить масштаб поражения дома. Тянет дверь на себя, привычно переступает порог. Понимает, что за эти дни внутри не появилось затхлого запаха, будто дом просто замер.

Половица у входной двери скрипит. Вилма делает еще несколько шагов и обнаруживает, что черное нечто заняло собой уже всю кухню. Туда больше не пройти. Вилма с сожалением вспоминает о том, что хранила там неплохой виски, который теперь уже не отвоевать обратно.

Это обидно.

Вилма собирается развернуться и уйти, но вдруг понимает, что не может. Она продолжает стоять напротив входного проема и смотреть на нечто, кажущееся пусть не разумным, но очень даже живым. Оно притягивает ее, не позволяя даже моргнуть. Вилма словно начисто лишается собственной воли и, подстегиваемая этой тягой, делает шаг вперед. Нечто же будто само начинает ответно тянуться к ней.