Когда это несчастье постигло Шафирова, он был барон, действительный тайный советник, государственный подканцлер, генерал-почтмейстер и кавалер ордена Св. Андрея.

Он пользовался славой человека проницательного ума и обладавшего большими познаниями по государственному хозяйству. Он был превосходный подканцлер, и хотя нередко изливал первые приступы своего гнева на своих подчиненных и даже на лиц себе равных, но вслед за тем способен был выслушать основательные представления. Он никогда не нарушал данного слова и говорил всегда правду, почему и представители иностранных держав вели с ним переговоры охотнее, чем кем-нибудь другим.

По смерти Петра I Меншиков не мог воспрепятствовать Екатерине Г. по усиленной просьбе голштинского герцога Карла Фридриха, вновь призвать Шафирова из ссылки ко двору. Она возвратила ему баронское достоинство и подарила золотую шпагу Петра I, после того как в складе конфискованных вещей не могли отыскать отобранной у него шпаги. Императрица предложила ему опять великолепный дом[43] на Петербургском острове, постройка которого начата была во время его отсутствия, в 1712 году, но он отклонил это предложение, потому, как он говорил, что его стесненные материальные средства не позволяют ему жить в таком роскошном дворце. Впоследствии, однако, он принял этот дом и жил в нем.

Значение Меншикова было, однако, настолько еще велико, что Екатерина не решилась возвратить барону Шафирову те важные места, которые он занимал. Она учредила в то время Верховный тайный совет, в котором он, конечно, был бы на своем месте, но он не был назначен его членом. Она назначила его президентом Коммерц-коллегии. Вскоре затем он должен был поехать в Архангельск по торговым делам, именно для устройства на лучших основаниях китовой торговли – поручение, бывшее значительно ниже дарований этого великого человека. Из других почетных должностей, которые он прежде занимал, ни одна не была ему возвращена, равно как не был ему возвращен и орден, по крайней мере он не значится в числе кавалеров в списке придворного штата при Петре II.

Год смерти барона Шафирова нам неизвестен; но, кажется, он умер в царствование императрицы Анны.

Кто была супруга Шафирова – мы не знаем; но известно, что он оставил сына и пять дочерей.

После того как отец вновь вошел в милость, и сын получил почетное положение при дворе. Нам неизвестно, оставил ли он мужское потомство, но мы никогда не слышали, чтоб при дворе или в армии кто-либо назывался Шафировым.

Одна дочь Шафирова вышла замуж за князя Гагарина[44], отец которого был повешен. Она была матерью графини Матюшкиной[45] и княжны Голицыной. Графиня Матюшкина была первая статс-дама императрицы Екатерины II и, наконец, обер-гофмейстерина при дворе императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I и матери Александра I. Она была также кавалерственная дама ордена Св. Екатерины и была жива еще в 1799 году. Ее дочь, умершая прежде ее, вышла замуж за польского графа Виельгорского. Княгиня Голицына также была статс-дамой Екатерины II и супругой фельдмаршала князя Голицына, который прославил себя в первую турецкую войну, бывшую в царствование этой императрицы. Она была очень честолюбивая, но крайне умная и любезная дама[46]. Она очень откровенно говорила обо всем, что происходило при дворе, и о своей фамилии. Так, она рассказывала, что ее мать, будучи молоденькой девочкой, получила от Петра I очень горький укор за то, что не хотела пить из бокала, в котором кроме вина был еще раздражающий ликер. Она очень наивно уверяла, что князья Голицыны подвергались всем телесным наказаниям, какие только употребляются у полуобразованных народов – их вешали, обезглавливали, колесовали, сажали на кол, били кнутом и т. п.

Вторая дочь барона Шафирова вышла замуж за князя Хованского[47] и была, если мы не ошибаемся[48], матерью Барятинской, жены князя Барятинского, присутствовавшего при смерти Петра III. Третья дочь[49] была супругой графа Головина. Четвертая вышла замуж за князя Долгорукова[50]. Судьба пятой дочери барона Шафирова нам неизвестна[51]. Двадцати лет она не была еще замужем.

Барон Шафиров имел еще брата, которого он вызвал из Голландии в Петербург. Он не был возведен даже в дворянское достоинство и в 1719 году был тайным секретарем в государственной канцелярии[52]. Он, кажется, не обладал никакими талантами, и потому-то брат не мог доставить ему никакого важного места. Мы не можем включить его в число избранников.

Польза возможно большего просвещения человека несомненна; и решительна. Образование научает наиболее удовлетворительному, наиболее полезному и, вообще говоря, наиболее совершенному применению человеческих способностей; оно дает более светлое и более высокое понятие об истинной религии, которая не связывается ни с каким толком христианства, мохамеданства, иудаизма и всех других верований, признающих единого Бога, как бы эти верования ни именовались; оно облагораживает плоды учености; оно вселяет гордость в исполнение того высокого назначения, к которому человек призван; оно поощряет исполнять всякое дело возможно достойным образом; оно является наиболее совершенным утешителем в незаслуженных страданиях; оно облегчает переход от жизни к смерти. Значение высшего образования еще гораздо разнообразнее, но не все образованные люди приносят ту пользу, которую оно вселяет.

Генрих Иван Фридрих Остерман был второй сын лютеранского пастора в Боккуме, городе в вестфальском графстве Марк. Он учился в Иене и по рекомендации своего старшего брата, бывшего уже в России, поступил в 1704 году в службу к русскому вице-адмиралу Крёйсу[53], который вследствие его ловкости и очень быстрого усвоения русской речи представил его при удобном случае Петру как человека весьма полезного.

С этого момента он оказывал русскому двору чрезвычайно полезные услуги как в политических, так и в домашних делах. Они так важны и так разнообразны, что их нельзя коснуться только слегка. История исполнения возлагавшихся на него обязанностей так тесно входит в летописи русских государей до конца 1741 года, что невозможно отделить одну от других. Всё государи. России, которым он служил, вполне доверяли ему и не упускали случая награждать его.

Подробно описывать жизнь этого великого человека было бы слишком пространно; мы расскажем лишь несколько мало кому известных фактов о его службе и о последних годах пребывания его в Петербурге до ссылки в Сибирь.

Известно, что Остерман вместе с Екатериной I и Шафировым спас императора из очень опасного положения при Пруте. Об этом следует упомянуть потому, что с этого времени Петр стал оказывать ему неограниченное доверие. В 1721 году государь послал графа Брюса[54] и барона Остермана в Ништадт для заключения мира с Швецией. Остерман взял с собою вексель на большую сумму от купца Мейера[55], но не взял дукатов, потому что, как он говорил, тяжелые денежные шкатулки производят большой шум. В Ништадте должны были съезжаться всякий раз все комиссары вместе, так как все должно было решаться сообща. Остерман всегда являлся навеселе. Шведы уже полагали, что они выиграли по всем пунктам. Но Остерман проводил все свободное от собраний время у Цедеркрёйца, самого важного из шведских комиссаров, сговорился с ним обо всем, дал ему 100 000 рублей и возвратил ему все земли в Лифляндии, принадлежавшие его фамилии, взамен чего получил в пользу императора герцогства Лифляндию и Эстландию, которые должны были впоследствии быть куплены, для вида, за известную сумму[56] у шведского двора, чтобы этою покупкой заставить молчать польское правительство, имевшее притязания на эти земли.