Печально, если человек, проникнутый чувством дружбы и нежными влечениями сердца, делающими его любимцем прекрасного пола, не умеет владеть преступными увлечениями, вызываемыми его исключительным положением, и он, вследствие влияния его нежных чувств, становится кровавой жертвой мстительной ревности.

Монс де ла Круа был сын трактирщика, прибывшего из Франции и поселившегося первоначально в Риге. Позже он переехал в Москву и жил там в немецком квартале или, как там говорят, в Немецкой слободе.

Петр, издавна охотно живший с иностранцами, не разбирая, оправдывается ли такое отличие их рождением или рангом, с удовольствием виделся с молодым, благовоспитанным и хорошо образованным Монсом, сестер которого монарх знал, находил их красивыми, милыми и любил их обхождение.

Много времени спустя и лишь после того, как Петр уже женился на Екатерине, стало заметно глубокое впечатление, произведенное чрезвычайно красивым лицом молодого Монса на сердце императрицы. Чтоб поддерживать взаимную склонность, сохраняя все приличия, необходимо было дать фавориту место при дворе, что могло бы, не возбуждая подозрения, приблизить его к супруге императора. В этих-то видах Екатерина так устроила, что он был назначен сперва камер-юнкером, а потом и камергером императрицы. Долгое время Петр был один из немногих, не знавших тайны. Однажды он был уже на пути к открытию этой тайны, именно когда совсем еще юная царевна Елизавета обратила его внимание на большое замешательство императрицы и Монса, происшедшее вследствие его внезапного появления; но государь, голова которого была занята тогда другими делами, не обратил внимания на болтовню ребенка, и это открытие не имело никаких последствий.

Несколько лет позже другие уже, вероятно, обратили на это внимание Петра. Вследствие этого он дал генеральше Балк, сестре камергера Монса, затруднительное поручение наблюдать за ее братом и императрицей. Несмотря на то, он ничего не мог открыть и был всегда успокаиваем. Наконец, на 8 ноября 1724 года он назначил поездку в Шлиссельбург и действительно уехал, но несколько часов спустя был уже опять в Петербурге и незаметно прошел во дворец[97] Итальянского сада на Фонтанке, где внезапно вошел в комнату Екатерины, когда у нее был Монс. Со свойственной ему горячностью монарх тотчас же назначил несколько предварительных наказаний, по которым уже можно было верно заключить о тех, которые еще должны были последовать.

О генеральше Балк, которая тоже была в комнате, мы говорим в особой статье. Кабинет-секретарь и камердинер императрицы были арестованы. Но самое жестокое наказание постигло несчастного Монса. Он был немедленно арестован. Генерал-майор Ушаков, известный уже читателю, был тогда президентом Тайной канцелярии и потому очень опасный человек, хотя и не имел той власти, которой он располагал при императрице Елизавете. Этот человек еще в тот же вечер захватил камергера Монса и отвез его в свой дом, уже тогда устроенный для содержания арестантов. Здесь Монс пробыл два дня под крепкой стражей. 10 ноября его перевезли в Зимний дворец, где было высшее судилище. Здесь его поразил удар – последствие жестокого страха. Следствие производилось очень быстро и было покрыто, по крайней мере вначале, непроницаемой тайной. В объявленном приговоре было указано, что Монс и соучастники его допустили себя подкупить, чтобы извести императора. Ни один человек не поверил этому. Некоторые из арестованных были биты кнутом или сосланы на галеры – наказание, тогда впервые введенное в России. Этим наказаниям подверглась преимущественно женская и мужская прислуга двора, генеральши Балк и камергера Монса. Но самое ужасное наказание было назначено этому несчастному человеку. Он был 16 ноября обезглавлен[98] на глазах императрицы, которые от горя закрывались.

Физическая красота достойного сожаления Монса была отпечатком его характера. Он был человек благородных мыслей, никому при дворе не вредил, но своей услужливостью, добротой и честностью помогал всем, кто нуждался в его помощи.

С его смертью не прекратились наказания императрицы. Петр приказал положить в спирт отрубленную голову, и Екатерина несколько дней должна была смотреть на нее. Император отдал потом голову в Академию наук и приказал сохранять ее в отдельной комнате вместе с другой головой, которая уже была в академии. Это было исполнено с большой точностью. Головы эти были хорошо сохраняемы наблюдателем над препаратами; впрочем, так как Екатерина непонятным образом забыла наведываться об этих головах, то на них не обращали никакого внимания. Наконец, 60 лет спустя, об них опять вспомнили. Это было в восьмидесятых годах, когда княгиня Дашкова[99], просматривая, как президент академии, счета, нашла, что слишком много выходит спирта. Между прочим, она заметила, что много спирта назначено для двух голов, сохраняемых в погребе. Она полюбопытствовала и узнала от консерватора, что в погребе находится ящик, ключ от которого хранится у него и в котором стоят две головы в спирте. Порылись в архиве и нашли, что Петр I прислал головы фрейлины Гамильтон[100] и Монса, приказав положить их в спирт и хранить. Княгиня сказала об этом императрице Екатерине II. Головы были принесены и все дивились по ним сохранившимся еще остаткам прежней красоты. Екатерина II приказала в погребе же и зарыть обе эти головы.

Госпожа фон Кайзерлинг, урожденная Монс де ла Круа, была старшей сестрой несчастного Монса. Мы помещаем ее в число «русских избранниц» потому только, что от нее зависело вытеснить из дворца Екатерину и разделить с Петром I престол Российской империи.

Все согласны в том, что г-жа Кайзерлинг была образцом женского совершенства. С необыкновенной красотой, признававшейся всеми и бывшей как бы особенностью фамилии Монсов, соединяла она обворожительный характер. Она обладала сентиментальностью, но без томления; была пикантно своенравна, но не упряма; умна, но ее ум не вредил ее сердечной доброте; ее серьезный ум умерялся шаловливой шуткой. Все эти преимущества давали ей власть над сердцами мужчин, для обладания которыми она никогда не прибегала к искусственным мерам.

Такие выдающиеся качества не могли ускользнуть от проницательного взгляда Петра I. Он преподнес прекрасной барышне свою любовь и встретил, что так редко случается с коронованными влюбленными, самый решительный отпор.

Он не отказался, однако, от своего намерения; напротив, еще с большей горячностью начал он настаивать на достижении его. Хотя рожденный в холодном Севере, этот монарх всегда отдавался любви со всем жаром восточного человека. Он возобновил свои предложения, сопроводил их самыми выгодными условиями и, сверх того, подарил девице Монс прекрасный дом. Все было тщетно. Меншиков и Екатерина, бывшая уже тогда при дворе, потеряли бы все, если бы Монс уступила. Меншиков употребил весь свой ум, чтобы помешать намерениям Петра. Но, вероятно, Меншиков должен был бы склониться пред горячей страстью своего господина, если бы сама твердость девицы Монс не посодействовала стремлениям Меншикова и Екатерины.

Если уж Екатерина, при своей посредственной любезности, могла достигнуть того, что была возведена в сан императрицы, то более чем вероятно, что красивая Монс своими прекрасными качествами гораздо скорее достигла бы этой высокой цели. Однако она предпочла такой удел и такого любимого ею человека, которые, хотя и были гораздо выше рождения и ожиданий девицы, но все же значительно ближе к ней, чем трон и император. Она втайне обручилась с прусским посланником Кайзерлингом. Петр узнал об этом в тот момент, как собирался на бал, узнал из перехваченного письма, в котором она жаловалась на навязчивость государя. Это несчастное открытие превратило любовь государя в гнев. Он отправился на бал, где встретил красавицу, и уже здесь, на балу, дал ей чувствительное доказательство своего неудовольствия. Больно видеть, что этот великий человек, которому так охотно прощаешь опрометчивость, был настолько мелочен, что потребовал назад подаренный дом. Чтобы не подвергать свою невесту новым неприятностям, Кайзерлинг решился немедленно жениться на ней, но в то же время схватил жестокую болезнь, которая свела его в могилу. Уже на смертном одре он, как честный человек, исполнил свое обещание и женился на красивой Монс. Вскоре за тем Кайзерлинг умер. Его вдова осталась в Москве, где скончался ее муж, и с достоинством проживала свои дни вдали от двора, в домашней тиши, погруженная в воспоминания несчастных обстоятельств своей жизни, и там же в Москве умерла.