Таким образом, Анишора снова восстановила связь с руководством подполья.

За школой следили. Оба надзирателя, недавно принятые в помощники Стурзы, были явно агентами сигуранцы.

Большая часть персонала школы была уволена с работы и заменена незнакомыми ученикам людьми.

Нужно было предупредить новые аресты. Городской комитет комсомола рекомендовал Анишоре оставить на время занятия в школе и покинуть родительский дом.

На новой своей квартире в короткие часы отдыха девушка уносилась мыслями к заключенным в подвале сигуранцы — к товарищу Ване, к Горовицу, к Виктору…

…Виктор открыл глаза. Мрак. Что с ним? Где он? Нестерпимо болит все тело. Он сделал попытку пошевельнуться, но все его старания окончились пронизывающей болью в руке да звоном железа. "Кандалы…" — блеснула в его мозгу мысль. Разрывая тьму, вдруг надвинулась на него бесконечная колонна людей… Поверх нее плыли лица детей, знамена, плакаты, лозунги… У Виктора сжалось сердце: "Мой плакат!" Острая боль парализовала движение. Виктор снова провалился во мрак…

Затем он очнулся окончательно. Сердце билось уже спокойнее. Он как будто отдыхал. "Не проронил ни одного слова…" Первым бил его жандармский офицер. После этого — полицейский агент… В "бюро регистрации" ему предложили сесть. На другом конце стола сидел какой-то тип, углубившийся в свои бумаги.

— Воды… — прошептали сочащиеся кровью губы Виктора.

"Тип" нажал кнопку. В кабинет вошел агент, который недавно избивал Виктора.

— Принеси новенькому чашку кофе и папирос! — резко распорядился "тип".

Спустя несколько минут кружка с горячим кофе, ломтики хлеба с маслом и несколько папирос были уже на столе. Даже спички…

— Закуси, — сказал ему "тип" с деланным равнодушием.

Виктор не притронулся к принесенному. "Тип" глянул на него уголком глаза, затем, разложив на столе бумагу, приготовился писать:

— Как тебя зовут?

Виктор ответил на вопросы: возраст, национальность, профессия.

— С каких пор знаешь "товарища Ваню"? — спросил "тип" тем же безразличным тоном, готовый занести в протокол ответ и на этот вопрос.

— Я не знаю такого имени.

"Тип" притворился, что не слышит.

— С каких пор знаешь "товарища Ваню"?

— Я не слышал такого имени.

"Тип" вдруг поднял глаза, и Виктор вздрогнул. Такого звериного взгляда ему еще не приходилось видеть.

— Я не спрашиваю тебя, слыхал ли ты это имя! Имя это известно всему городу. С каких пор ты знаешь "товарища Ваню"?

Виктор поднялся со стула. Спокойно ждал, что его ударят. Но "тип" сперва схватил его за волосы:

— С каких пор ты знаешь "товарища Ваню"?

…Пришел в себя Виктор уже лежа на полу. Агент, который приносил ему кофе, поднял его, поставил на ноги и прислонил к стене. "Тип" шагнул к нему со сжатыми кулаками. Когда Виктор падал, агент снова и снова бросался его поднимать…

…По подвалу прошла струя холодного воздуха. В просвете открытой двери показался полицейский.

— Эй, субъект, поднимайся! — крикнул он, подойдя к лежавшему на полу Виктору, и толкнул юношу носком сапога.

Когда Виктора привели в кабинет, "тип" приказал снять с рук и ног "новенького" кандалы, а сам стал заботливо поправлять на нем порванную одежду и вытирать кровь с его лица.

— Я представлю тебя господину следователю, — сказал он тихо, будто раскаиваясь в том, что произошло. — Ты спасен. Ты попал к следователю Пую. Это человек культурный, образованный, окончил юридический факультет…

Открыв обитую кожей дверь, "тип" легонько подтолкнул арестованного вперед. Виктор очутился в богато обставленном кабинете. Яркий дневной свет был затемнен прикрытыми ставнями. Массивный стол посреди комнаты отливал матовым блеском. На столе стоял чернильный прибор черного мрамора.

Откинув голову на спинку кресла, на него рассеянно смотрел судебный следователь. Это был молодой человек со свежим напудренным лицом, в белоснежном твердом воротничке.

— Впервые у нас? — заговорщически улыбнувшись, спросил он. — Ничего, ничего, mon chère[23], случается… Садитесь. Много времени не смогу вам посвятить. Ровно через… — Следователь, сдвинув манжет, глянул на часы: — Ровно через двадцать минут начинается концерт… Что это? — закричал он вдруг возмущенно, по-видимому только теперь рассмотрев раненую руку и распухшее от побоев лицо Виктора. — Что это за варварство? Кто из моих людей осмелился так истязать вас? Не покрывайте их, mon chère, иначе я рассержусь на вас. Назовите мне имя того, кто вас бил, одно только имя!

Не дожидаясь ответа, Пую нажал кнопку. В кабинете появился дежурный полицейский. Остановившись у дверей, он вытянулся.

— Какой это негодяй осмеливается нарушать мой приказ? — закричал Пую. — Я покажу вам, куроцапы, рукоприкладствовать! У нас есть цивилизованные средства! Завтра же я все это расследую. Найду виноватого и отдам под суд! Вон отсюда, скотина!

Полицейский поднес руку к козырьку, повернулся налево кругом и вышел.

— Звери, садисты, ничего в них нет человеческого! — продолжал Пую. — Дикари! Попадется им человек, так не отстанут, пока не разорвут его на куски… Итак, mon chère, — обратился он к Виктору, снова взглянув на ручные часы, — у нас осталось очень мало времени. Я изучил ваше дело. Мне известно все. И все-таки я хотел бы помочь вам. Вы человек из хорошей семьи. Учились в гимназии… Я считаю, что вы заблуждались. За короткий срок вы успели совершить ряд тяжких проступков… То, что вы поддерживали связь с этим металлистом "товарищем Ваней", еще куда ни шло. Молодость имеет свои права: романтизм, мученичество… Я понимаю. Я понимаю это как молодой человек, и я обязан это понимать как человек закона. Но разгром в столовой, опрокинутая в огонь мамалыга… Вульгарно! Мамалыга — это наша национальная специфика, традиция и местный, так сказать, колорит. Спровоцировав этот разгром в столовой, вы надругались над мамалыгой — насущной пищей нашего крестьянина. Да, да, mon chère… Вы ударили по обычаю, по вековому укладу предков, да… Ударили по дымящейся мамалыге, по рушнику, вышитому рукой крестьянки.

Молодой следователь замолчал, склонив голову на руку.

— Не понравилось мне все это, — продолжал он проникновенно взволнованным тоном. — Не понравилось. И, несмотря на это, я хотел бы что-нибудь сделать для вас… Не оставлять же вас здесь, среди этих дикарей!.. Когда, говорите, виделись вы в последний раз с "товарищем Ваней"?

Вскочив с места, Виктор вскричал с негодованием:

— Я ничего не сказал и никогда не видал этого человека!

На лице следователя запорхала улыбка удовлетворения.

— Я вижу, вы устали, — сказал он с состраданием. — Вам надо бы отдохнуть. Впрочем, я тоже вынужден оставить вас — я опаздываю на концерт. И все же я хотел бы сделать что-нибудь для вас…

Пригладив волосы и помедлив немного, он дважды нажал кнопку звонка, пробормотав:

— Хорошо…

В кабинет вошел "тип".

— Гражданина этого надо перевести на несколько дней в "белый домик", — мягко обратился к нему следователь. — Пусть придет немного в себя — он сильно устал. 'И попрошу, чтобы уже сегодня вы приготовили все необходимое для его перевода. И еще: я обращаю ваше внимание на наши конституционные законы, воспрещающие применение телесных наказаний.

Сказав это, он покинул кабинет.

Всю ночь Виктора пытали до обморока. Одно ведро воды за другим опрокидывали на него, приводили в чувство, после чего задавали все тот же вопрос о товарище Ване.

— Не знаю, — отвечал он. — Я не видел его никогда…

Перед рассветом Виктора положили на носилки и бросили в "черную карету" сигуранцы. Он очнулся от обморока уже в "белом домике".

"Белый домик" — эта дьявольская выдумка сигуранцы — был расположен за чертой города, вдали от всякого жилья, чтобы никто не видел творившихся там ужасов, не слышал криков пытаемых. Наружные стены домика были действительно белые. Нависшая камышовая крыша, приспа[24], запущенный сад — все гармонировало с тихим и грустным пейзажем этого глухого и заброшенного уголка. В таком домике впору было бы жить какой-нибудь старушке, забытой смертью. Здесь должны были бродить меж бурьянами одна — две курицы, шелудивый щенок. За домиком, насколько хватал глаз, простиралась нескончаемая ширь бессарабских полей. А в домике, за его белыми стенами, за высоким крестьянским порогом, царила смерть. Комнаты пыток, подземные изоляторы и различные отделения для допросов — вот что было внутри этого "белого домика". Немногие из попадавших сюда имели потом возможность любоваться белым светом. Имена доставлявшихся в этот домик арестованных обычно вносились в списки "бежавших за Днестр".