В течение первых дней Виктор прошел через различные "процедуры приема", а затем был брошен в подвал, где валялись истерзанные, как и он, люди. Стеклышко, замазанное известкой, через которое пробивался тоненький луч света, — вот все, что напоминало здесь о внешнем мире. К этому бледному лучу и подползали находившиеся тут люди. Туда устремлялись взоры…

Одни заключенные лежали неподвижно, другие время от времени двигались, стараясь расправить затекшие руки и ноги. Из угла изредка доносился тяжелый стоя.

Виктора пробудил грубый окрик:

— Эй, где тут Колесников? На допрос!

Вошедший принялся искать среди арестованных того, кто ему был нужен. Он будил людей, ударяя носком сапога и освещая лица красным глазком фонаря.

Из тьмы донесся шорох, кто-то делал усилие подняться:

— Оставь людей в покое, зверюга! Я Колесников!

Глазок фонаря остановился там, откуда послышался голос:

— Убери свою лапу, убийца, я сам пойду!

Подняв голову, Виктор увидел на секунду лицо Колесникова. Прихрамывая, тот с трудом продвигался к выходу, но его богатырская фигура словно заполнила собой все помещение. Подле двери Володя остановился и наклонился над человеком, неподвижно распростертым на полу.

— Посвети! — повелительно потребовал он у конвойного. — Иначе ты меня отсюда не вытащишь.

Красноватая полоска света упала на лежащего. Колесников заботливо ощупал его лицо.

— Я жив, Володя… Я чувствую каждый удар. И мне жарко… Только двигаться не могу и ничего не слышу… Совершенно… Один гул какой-то и свист в ушах…

Виктор вздрогнул: "Голос Горовица!" Напрягая все свои силы, он подполз к конструктору и принялся трясти его за руку: "Давид! Давид!" Горовиц не отвечал, бормоча про себя что-то бессвязное. Когда Виктор тряхнул его сильнее, Горовиц молча поднял на него взгляд и долго не отводил его, точно стараясь припомнить лицо Виктора.

— Ага, — ответил он с тем же спокойствием. — Узнаю… Только не слышу, ничего не слышу… — Он замолчал, а затем начал говорить, ни к кому не обращаясь. — Если бы я не оглох, я знал бы, жив ли он еще, наш светловолосый товарищ. Если он жив, то должен стонать… Хотя такой человек, конечно, может не проронить ни слова…

Виктор слушал, затаив дыхание. "Светловолосый товарищ!" Неужели?.. Однако из слов Горовица ничего больше нельзя было понять. Он бредил в жару. Виктор и не успел еще хорошенько разглядеть тех, кто находился вместе с ним в подвале, когда его снова повели на допрос.

До Виктора долетали отчаянные вопли из комнат для допроса. У него потемнело в глазах. Он покачнулся и чуть не упал. Рука полицейского вовремя подхватила его. Несколько мгновений Виктор стоял, опершись на эту руку. Но тут же, сделав над собой усилие, выпрямился во весь рост и зашагал дальше.

"Убери свою лапу, убийца, я сам пойду!" — вспомнил он…

В комнатке, куда его втолкнули, Виктор увидел сидящего за столом Пую.

— Садись, — сухо сказал следователь. На этот раз он не пытался разыгрывать доброжелателя.

Виктор остался стоять.

— Прежде всего отвечай на вопрос: хочешь ли ты жить, получить государственную службу и все, что требует молодость? Или хочешь смерти? Ну да, сделаться короче на одну голову. И даже еще проще — пулю в лоб. — Вынув из кармана револьвер, следователь выложил его на стол. — С родителями ты не переписываешься. Они не знают, где ты находишься. Никто не спросил о тебе. Никто. Один я буду знать, что кости твои гниют в "белом домике". Может быть, даже здесь, под этим полом, где ты стоишь… Когда ты видел "товарища Ваню"?

Пую вскочил на ноги и приблизился к Виктору, направляя на него револьвер.

Виктор почувствовал на своем виске холодное дуло.

— Я нажму сейчас курок — и готово! О твоем героизме и мученичестве будут знать только черви. Все равно коммунисты не верят в тебя, "интеллигент"! Итак, какой он, "товарищ Ваня"?

Виктор поднял на Пую сразу вспыхнувшие глаза: "Они так и не узнали, кто товарищ Ваня!"

На руке у следователя блестели часы-браслет.

— Сегодня вы не торопитесь? — спросил Виктор улыбаясь. — Не опоздаете на концерт?

Пую быстро опустил руку и принялся шагать по комнате.

— Ага! — процедил он, усаживаясь на место. — Я понял тебя. Ты хочешь заставить нас принять тебя за "товарища Ваню". Чтобы спасти его?.. Да, да. Спокойствие, благоразумие, бесстрашие перед лицом смерти — прекрасно! Нам известен характер того большевика. Но ты — не он, ты — не больше как симулянт. Тот был металлистом, а у тебя руки белые, тонкие, руки интеллигентика. И кишка, брат, у тебя тоже тонка. Напрасно ты прикидываешься — ты не "товарищ Ваня"! Но ты его знаешь, поддерживал с ним связь. Ты знаешь многое, и ты все это нам расскажешь. Вот сейчас ты увидишь, какие концерты в моем вкусе.

После того как Виктора увели из комнаты, следователь призвал своих помощников.

— Ну, чем можете похвастаться? Колесников дал что-нибудь? — спросил он нервно.

Те опустили глаза.

— Ну, отвечайте! — крикнул начальник, ударяя кулаком по столу.

— Молчит как немой, — осмелился один, становясь по стойке "смирно". — Я сделал что мог: и иголки под ногти, и…

— Молчать! И чтобы я не слыхал подобных ответов! Один у них глухой, другой немой… Куроцапы проклятые! Только на кражи и убийства вы и способны. Вот брошу вас обратно в тюрьму! И подумать только: перед какими-то школьниками, у которых молочные зубы еще не выпали, вы бессильны!

— Ученики… — начал было один.

— Молчать! Город весь белеет коммунистическими листовками. Заборы красны от лозунгов против войны. Митинги, забастовки, демонстрации! И повсюду принимает участие молодежь. Если вы не можете найти секретаря комсомола, как вы тогда найдете руководителей партии? Привести мне "товарища Ваню"! Слышите вы? Живого или мертвого — все равно! Из-под земли выройте, а найдите! Пока этот большевик на свободе, молодежное движение будет разгораться все сильнее. Нужно его уничтожить, чтобы даже имя его было забыто!

Следователь помолчал несколько секунд. Взглянул, раздумывая, на ручные часы:

— Организуйте мне массовую "мельницу". Арестованные пусть пройдут через нее все до одного. Организуйте ее у них на глазах. В большом подвале. Не может быть, чтобы кто-нибудь не проронил хоть слово. Налево кругом! Через десять минут я приду посмотреть.

…Первым пытке был подвергнут Горовиц.

— Знаешь "товарища Ваню"? — спросил его Пую, сидя на стуле, вынесенном палачами на середину подвала.

Горовиц поднес руку к уху, безуспешно стараясь расслышать заданный вопрос.

— Обратите внимание на симуляцию этого субъекта! — повернулся юрист к своим ассистентам. — Кто позвал тебя на демонстрацию против войны?

— Мастер Прелл, — невпопад ответил Горовиц, показывая рукой на уши. — Я любил его за то, что он знает технику, а он…

— Сыграйте ему "мельницу"! — коротко приказал Пую, доставая папиросу из портсигара.

Двое бросились на Горовица, повалили его на пол, заставили обхватить руками колени и, связав руки, просунули ему под колени железную палку. Затем они подняли его и вдели палку в железные кольца, подвешенные на веревках. Тело арестованного запрокинулось головой вниз, ступнями вверх. Один из палачей принялся изо всех сил бить бичом со свинцовым наконечником по его голым подошвам. Как ни изворачивался пытаемый, сколько усилий он ни делал, голова его все время свисала книзу, а ступни торчали вверх. Единственным отдыхом от мук был обморок. Если пытаемый не терял сознания во время пытки, то это случалось тотчас же после того, как он прикасался истерзанными ногами к земле.

Это и была "мельница" — пытка, применявшаяся против политических заключенных во всей боярской Румынии, а особенно против бессарабских революционеров.

После того как Горовица, словно мешок, швырнули на землю, Пую отдал еще какое-то приказание. Один из палачей, почтительно склонившись, шепнул ему что-то на ухо.