Самсон Шляху

Самсон Шляху родился в 1915 году в г. Калараше Молдавской ССР. Он участник подпольного революционного движения в годы бояро-румынской оккупации Бессарабии. После освобождения Бессарабии Советской Армией С. Шляху работал десятником-строителем в г. Кишиневе, участвовал в Великой Отечественной войне, после окончания которой целиком отдался литературному труду.

В 1946 году появляются первые рассказы С. Шляху о рядовых тружениках, а в 1950 году выходит сборник его рассказов «Строители».

В 1952 году Самсон Шляху пишет повесть «Товарищ Ваня». Автору не пришлось выдумывать своих героев. Он сам — мальчик из рабочей семьи — учился в ремесленной школе и хорошо знал условия, в которых находились подростки в те годы. Просто и увлекательно поведал писатель о жизни молодых рабочих, о том, как они мужали и. крепли, приобщались к революционной борьбе, какие широкие горизонты открылись перед ними после воссоединения Молдавии.

Повесть «Солдат идет за плугом» опубликована в 1957 году. Она переносит читателя в одну из деревушек Германской Демократической Республики. Автор был среди советских солдат, помогавших немцам восстанавливать разрушенное войной хозяйство. Поэтому ему удалось реалистически ярко показать, как рядовые бойцы Советской Армии помогли жителям Клиберсфельда осознать уроки истории, почувствовать ответственность за новое, социалистическое будущее своей страны.

ТОВАРИЩ ВАНЯ

Перевод с молдавского Е. ЗЛАТОВОЙ и 3. ШИШОВОЙ

ольшой, позеленевший от времени колокол, который своим надтреснутым звоном ежедневно чуть свет поднимал учеников на работу, сейчас возвестил окончание смены.

Начинались уроки.

Спустя несколько минут ребята расселись по своим местам в классе в ожидании учителя. В ушах у них еще звучал грохот молота, и с лиц не сошло напряжение физического труда.

Они мало походили на школьников, хотя, опуская засученные рукава, вытирая замасленные ладони о штаны и куртки, готовили все необходимое к занятиям.

Оживленное перешептывание, шорох тетрадей, скрип скамеек наполняли классную комнату нетерпеливым и веселым гулом. Однако достаточно было брякнуть щеколде, как все мгновенно замирало и головы поворачивались к двери. В этот момент разношерстное сборище подмастерьев в заплатанной одежде, до того замасленной, что ее уже никак нельзя было ни оттереть, ни отмыть, начинало походить на школьный класс. Два часа! Только на эти два часа в сутки получали они право по-настоящему чувствовать себя учениками «художественно-ремесленной школы».

В который раз уже скрипнула дверь, но опять это был не учитель: все увидели взъерошенные волосы и худощавую, морщинистую физиономию ученика Пенишоры. Бросив пугливый взгляд на кафедру и убедившись, что она еще пустует, Пенишора кинулся к своему месту. Все разочарованно отвели глаза, затихший на мгновение гул возобновился.

— Разве звонка еще не было? — спросил Яков Доруца, беспокойно ерзая на скамье.

— Был, — повернулся в его сторону Горовиц.

Он серьезно, словно собираясь что-то сказать, посмотрел на Доруцу, но снова углубился в черчение. Из-под пера Горовица обычно выходили такие сложные чертежи, в которых только он один и мог разобраться.

— Ну и что, если был? Подумаешь, велика важность! — насмешливо бросил Ромышкану.

Взглянув на его круглую самодовольную физиономию с уже пробивающимся рыжеватым пушком, Доруца вдруг вышел из себя:

— Да, для нас это «велика важность». Мы пришли сюда учиться!.. Тебе что: повернешь оглобли обратно домой, к своим десятинам, и по-о-шел ковыряться мотыгой, пока не сведет поясницу!

— Доруца! — потянул его за рукав сосед по парте, указывая головой на приоткрывшуюся дверь.

Однако вместо долгожданного учителя Хородничану на пороге показался паренек, до смешного маленький, настоящий мальчик-с-пальчик. Это был Федораш, младший братишка Доруцы, первоклассник. Его, по-видимому, нисколько не смутили ни напряженная тишина, воцарившаяся в момент его появления, ни хохот, которым затем разразился класс. Глубоко засунув руки в карманы штанов, Федораш с независимым видом проковылял на своих кривых ногах к задней парте, где сидел Доруца.

— Что, у вас тоже пустой урок? — спросил Яков брата. — Слышите, ну разве это школа! — с негодованием обернулся он к товарищам. — Только и знаешь: плата за учение, да надзиратели, да номерок на рукава, да наказания… Ну и работа, конечно, ее нам хватает!.. А ты… — повернулся он к Ромышкану. — По-твоему, это неважно, что мы не умеем ни читать, ни считать по-людски, ни нацарапать на бумаге простой чертеж. Эх, чернорабочих готовят из нас, а не мастеровых!

Чувствуя, что все настроены против него, Ромышкану разозлился:

— И чего вам надо, голодранцы! «Школа, школа»! Подумаешь, «учеба»! — Однако, смущенный неприязненными взглядами товарищей, он сбавил тон. — Учись, если тебе хочется, раз уж ты такой умный! — обратился он уже к одному Доруце и, спокойно усевшись за парту, раскрыл садовый нож, болтавшийся на его жилете на блестящей медной цепочке, хозяйственно попробовал его лезвие на ногте большого пальца и принялся оттачивать карандаш. — А наши мужицкие поясницы, — пробормотал он, — не твоя забота!

Столпившись вокруг спорящих и навалившись локтями друг другу на плечи, ребята с интересом ожидали продолжения спора. Но Доруца уже отвернулся и, покусывая мелкими зуба-ми фанерную линейку, о чем-то задумался, забыв о Ромышкану.

Никто не заметил, как в класс вошел надзиратель Стурза, которого администрация школы величала «педагогом». Заложив руки за спину, он остановился неподалеку от группы ребят и, когда воцарилась тишина, шагнул к кафедре, поднял плечи и многозначительно откашлялся.

— Господин Хородничану сегодня не пришел, — объявил он. И сухо, тоном приказания, добавил. — Дирекция предлагает вам отправляться на работу!

Несколько секунд стояла тишина, нарушаемая лишь скрежетом ножа Ромышкану по графиту. Своим надзирательским нюхом уловив в этой тишине нечто необычное, Стурза так и забегал глазами по сторонам.

Взгляд его скользнул по иконе, висевшей в углу, по суровым лицам господарей со шлемами на головах и булавами в руках, хмуро глядевших на него из старинных рам. А вот и он, в золотой короне… Как выделяются на лице его величества розовые, полные губы…

Спохватившись, надзиратель взглянул на учеников, отчужденно и, как ему показалось, враждебно смотревших на него. Только сейчас обратив внимание на маленького Федораша Доруцу, который, сунув руки в карманы, тоже, как казалось Стурзе, вызывающе уставился ему прямо в глаза, надзиратель накинулся на мальчика.

— А тебе, блоха, чего здесь надо? Сейчас же убирайся из класса! Слышишь, поживее! — заорал он так, что у него даже перехватило горло. Затем, усмотрев в медлительных и неловких движениях Федораша издевку над собой, бросился к малышу. — Вон!

Одним прыжком подскочив к Федорашу и схватив его за руку, он отшвырнул мальчика к дверям.

Потеряв равновесие, маленький Доруца упал, ударившись лицом о косяк двери. Однако он тут же вскочил. На его лице, белом, как известь, голубым пламенем горели глаза. Осторожно ощупывая нос, Федораш попытался даже улыбнуться, но глаза его были полны слез, а улыбка получилась похожей на гримасу.

Выставив за дверь малыша, Стурза вынул из кармана платок и вытер руку, которой только что дотронулся до Федораша.

— Образина этакая! — пробормотал он сквозь зубы. Затем с суровым лицом повернулся к классу, шагнул к кафедре, без всякой надобности отряхнул манжеты и, заложив руки за спину, тоном, не допускающим возражения, произнес. — А теперь ступайте в мастерские, слышите!