Исключенный из гимназии за несколько недель до ее окончания, Виктор порвал со своими родителями (он был из семьи крупного адвоката), с родным местечком и полностью посвятил себя Союзу коммунистической молодежи, в члены которого вступил еще до исключения из гимназии. Единственным его средством существования были частные уроки, благодаря которым он продолжал поддерживать связь с гимназистами. Городской комитет комсомола поручил ему работу с учащимися, и хотя у него была подпольная кличка, все называли его „интеллигент“.

Виктор изо всех сил старался избавиться от остатков „проклятого воспитания“, полученного в родительском доме. Он мечтал уподобиться рабочим, людям из народа; кем угодно хотелось ему быть, но только не интеллигентом. В свободные минуты он бродил по рабочим окраинам, поглядывая на горбатые глиняные лачужки: „Эх, родиться бы мне в такой хибарке!..“

Постепенно в его речи начали появляться слова „паразит“, „собачья жизнь“ и другие выражения, услышанные от рабочих. Жил он очень трудно, иной раз голодал, и часто ему негде было приклонить голову. Но он не обращал внимания на эти лишения и втайне даже гордился ими, считая, что таким образом он как бы держит экзамен на стойкость. Кроме того, думал он, это приближает его к народу, закаляет его революционную волю.

Виктор был предан делу и старательно выполнял поручения организации. Однако работа среди учащихся не давала ему удовлетворения.

„Сынки помещиков, торговцев и чиновников — вот кто учится в гимназиях, — говорил он пренебрежительно. — Буржуйское отродье…“

Однажды ночью Виктор неожиданно был вызван на свидание с самим товарищем Ваней, секретарем городского комитета комсомола. Предстоящая встреча глубоко взволновала Виктора. С товарищем Ваней ему еще никогда не доводилось встречаться. Виктор только понаслышке знал, что товарищ Ваня — бывший рабочий-металлист — был присужден заочно к длительному тюремному заключению и ушел теперь в глубокое подполье. „Настоящий большевик“, — говорили о нем товарищи.

Явившись на свидание и услышав условный отзыв на пароль, Виктор почувствовал, как сильно заколотилось его сердце. Какими словами разговаривать с таким человеком?

— Товарищ Ваня, — пробормотал он растерянно, — не стоят все эти обыватели-гимназисты, чтоб вы рисковали ради них свободой. Зачем вам понадобилась встреча со мной?

— Не болтай зря! — прервал его спутник и потянул Виктора за собой. — Ты хорошо проверил, — спросил он, окидывая юношу взглядом, — не тащится за тобой ка-64 кой-нибудь хвост? Давай еще раз проверим. Профилактика…

Побродив по кривым переулкам, они свернули в тупичок, и здесь спутник Виктора замедлил шаг.

— Как будто чисто, — сказал он, все еще оглядываясь по сторонам. — Теперь иди вперед, там ты встретишься с товарищем Ваней. Но только не повторяй ему этих глупостей, слышишь?

От забора отделился стройный широкоплечий человек и протянул Виктору руку.

— Добрый вечер, Виктор, — спокойно и уверенно произнес он вполголоса.

Они пошли рядом. В темноте нельзя было разглядеть лицо товарища Вани, но Виктору показалось, что он различает его светлые волосы. „Светловолосый“, — подумал он.

Они вышли на площадь. Сквозь ночную тьму едва пробивался свет звезд. Невдалеке стоял на часах другой товарищ. Секретарь горкома стал расспрашивать Виктора, как он живет, получает ли вести от своих домашних. Виктор посмотрел на него с недоумением. За кого он его принимает? Дом, родные — это все уже далекое прошлое, с ними он давно порвал. Как он живет? Вот как…

— Коммунистическая молодежь отлично отдает себе отчет в том, что буржуазия хочет напасть на Советский Союз, — сказал он горячо. — Враг прокладывает себе кровавую стезю через наш край, чтобы сады и поля сделать плацдармом для нападения…

— Это верно, — задумчиво отозвался секретарь. — А что говорят гимназисты, что они предпринимают против этого?

— Ха! Гимназисты! Мне месяцами приходится караулить у ворот школ, чтобы установить связь. Конспирация! Разве можно им доверять? Нет у них революционного духа… Знаю я их нравы, их гнилую мораль!

Секретарь тихо рассмеялся.

— И почему это товарищи называют тебя интеллигентом? — произнес он задумчиво. — Боюсь, Виктор, что ты — только так называемый „интеллигентствующий“. Почему ты думаешь, что другим недоступно то, что понятно тебе? Или, может быть, ты причисляешь себя к „избранным“ и потому так трудно сходишься с людьми? Месяцами караулишь у ворот школ, а оттуда десятками выкидывают учеников за невзнос платы за учение. Мы заводим такую глубокую конспирацию, что не видим, как безработица толкает их в ряды деклассированных. А моральный упадок — это почва для фашизма.

Темнота все сгущалась. Товарищ Ваня вел Виктора по невидимой тропинке, и тот все время чувствовал его сильную руку. Вдали слабо мигали огоньки окраины.

— От народных масс нам нечего скрывать, — продолжал секретарь. — Из боевой программы партии мы не вправе делать тайну. Мы обязаны использовать все легальные возможности. Пусть увидят наше лицо, услышат наш голос. И не только в нашей подпольной ячейке комсомола, но и в открытой борьбе. Иначе, товарищ Виктор, мы станем сектой, масса будет считать нас не революционерами, а болтунами… Нет у тебя веры в людей, — сказал он сурово. — Ты забываешь, видно, что, поручая тебе ответственное задание, организация выразила тебе большое доверие. Большое!..

Сзади послышались быстрые шаги связного.

— Берегитесь, — прошептал он на ходу. — На углу появилась морда „бациллы“![13]

— Товарищ Ваня, — прошептал вдруг умоляюще Виктор, — пошлите меня к рабочим! Мне хочется работать среди настоящих пролетариев, людей с мозолистыми руками. Там я выполню любое поручение, каким бы трудным оно ни было… Прошу вас. товарищ Ваня! Пошлите меня к рабочим…

Секретарь потихоньку высвободил руку и, спокойно оглядевшись, прибавил шагу.

— На той стороне площади нам надо расстаться, — сказал он с сожалением в голосе, положив руку на плечо Виктора. — Ты свернешь направо у глиняного карьера. Там выйдешь на дорогу в город. Будь осторожен, когда ходишь… В ближайшее время городской комитет рассмотрит вопрос о работе с учащимися. Ты получишь подробные инструкции. Будь готов.

Секретарь помолчал мгновение и, глядя на отдаленные огоньки окраины, задумчиво продолжал:

— Да… так ты хочешь быть среди рабочих? Понимаю тебя, товарищ Виктор. Чувствовать локоть товарища по труду, горячее его дыхание! Чтоб пришел твой черед пикетировать во время забастовки…

Он жадно вдохнул свежий воздух, и в этот миг Виктору показалось, что жар, тлеющий в груди товарища Вани, вот-вот вспыхнет пламенем и голос, сейчас приглушенный до шепота, вдруг загремит, полный порыва. Но секретарь, все еще мечтательно глядя на далекое мерцание окраины, только глубоко вздохнул.

— Да, быть в народе!.. Вся эта профилактика, — прошептал он взволнованно, — вечная оглядка на „бацилл“, жизнь в подполье — все это по необходимости, товарищ инструктор. Только по необходимости. Верь — настанет другое время!

Секретарь заглянул Виктору прямо в глаза и крепко сжал его руку:

— И раз тебе так дороги рабочие, ты с ними встретишься. В борьбе встретишься с ними. Рабочие предпочитают именно так узнавать людей, только надо идти с ними до конца…

Возле них из темноты снова вынырнул связной.

— Уйдем отсюда, — сдержанно, но настойчиво сказал он. — Не нравится мне это место… Беспокоит меня тот тип. Как бы это не оказался какой-нибудь „пост фикс“[14].

— …Так, товарищ, — закончил секретарь, обращаясь к Виктору. — До конца! — И снова крепко пожал ему руку. — А теперь иди.

Товарищ Ваня долго смотрел вслед Виктору, хотя силуэт его сразу растворился во мраке. Из задумчивости вывел его связной.

— Я задержусь, погляжу, что будет делать тот тип, — сказал он. — В случае чего, возьму его на себя. Когда мы увидимся?