Агне Гелажюте сидела в своей комнатушке и читала роман «В тени алтарей»[2]. На мансарде тяжело поскрипывали половицы. Это хозяйка дома толстуха Домантене прохаживалась своим слоновьим шагом по комнате. Захныкал, а потом громко расплакался ребенок.
Вдруг за дверью кто-то стал шаркать ногами, отряхивать с клумпес[3] грязь. Агне прислушалась. День клонился к вечеру. В такой час обычно никто не заглядывал в школу, расположенную вдали от проезжей дороги. Агне слушала с волнением и вместе с тем с тайной надеждой. А может, к ней? Только вряд ли…
Открылась, потом вновь затворилась дверь в прихожей. Молчание. Из сеней вела крутая лестница к Домантасам. Сам хозяин, служивший некогда в царской армии, кое-что смыслил в законах и разбирался в волостных порядках. К тому же один лишь он во всей окрестности имел детекторный радиоприемник. Крестьяне, возвращаясь из леса, частенько останавливали лошадей у дома и заходили к Домантасу. Обычно они справлялись у него, правильно ли составлено заявление в банк с просьбой о ссуде. Кстати там можно было послушать последние известия из Каунаса, которые едва слышным шепотом передавала радиокоробка.
Агне поворачивает страницу. Ее охватила жалость и страх за юного клерика[4], который первый раз в жизни полюбил и страдает в тяжелом раскаянье.
Внезапно раздается чуть слышный скрип. Кто-то стоит по ту сторону тяжелой бревенчатой двери. Агне не видит человека, но чувствует его присутствие, внимательно следя, как узкое отверстие в приоткрытой двери понемногу увеличивается. Будто не живая рука, а ветер распахивает ее все шире.
Но почему неизвестный гость как призрак бредет по опустевшему классу? Почему крадется он к дверям неслышной, кошачьей походкой?
В полураскрытую дверь Агне видит: на пороге стоит женщина, укутанная в черный платок. Она смотрит на учительницу жгучим, беспокойным взглядом.
Агне вздрагивает — такой странной кажется ей эта гостья.
Собственный голос ободряет ее:
— Войдите!
Женщина, по-видимому чем-то очень взволнованная, несколько мгновений медлит, не решается. Наконец, тяжело вздохнув, переступает порог. Ее шагов не слышно. По обычаю местных жителей она оставила клумпес в прихожей и стоит в грубых шерстяных носках.
Агне внимательно разглядывает гостью — нет, она никогда ее не видела и с ней не знакома.
— Подойдите ближе. Садитесь…
Женщина молчит и продолжает стоять у дверей. Она явно встревожена и тяжело дышит.
— Я к вам по очень секретному делу, госпожа учительница…
Агне приветливо улыбается и делает движение рукой: сюда, поближе, объяснитесь…
— Я к вам с большой тайной. Вы не обидитесь?
Женщина все еще стоит неподвижно. Лишь теперь учительница замечает, что незнакомка под платком что-то держит.
— И никому моей тайны не откроете?
— Нет! Нет!
— Никогда никому не расскажете?
— Я ведь вам уже ответила.
— Значит, никогда?
— Никогда.
Женщина еще раз вздыхает, но все еще не решается и продолжает стоять. Лицо ее ярко румянится.
— Подойдите, сядьте же наконец! Чего вы стоите?
— Сейчас! Дайте немного опомнюсь.
Женщина торопливо распахивает платок и вытаскивает из-за пазухи белого петуха с огненно-красным гребнем и связанными ногами. Она сажает птицу в угол возле самой печи, а сама робко опускается на краешек стула.
Агне ждет, что скажет ей незнакомка. Но та даже рта не раскрывает. Томительно тянется минута молчания. Слышно, как в окна барабанят капли дождя.
— Никому? — еще раз спрашивает женщина.
— Ни-ко-му, — по-заговорщицки подтверждает Агне.
— Научите меня расписаться.
— Что же это за тайна?
— Муж мой каждый день твердит: дура баба, даже расписаться не умеешь. Всякий раз все о том же. В последнее время даже спать не могу… Сегодня вечером, всю неделю, даже две, а то и все полгода училась бы у вас, милая барышня… Только научите расписаться.
Агне нежно гладит ее по плечу:
— Успокойтесь. Уже сегодня вечером вы сможете написать свою фамилию…
— Неужели? — гостья обрадованно вскакивает. — Вы это всерьез?
— Как звать вас?
— Платукене…[5] Платукене зовут меня.
— Кому, Платукене, принесли вы этого петуха?
— Неужели даром трудиться будете?
Петух, будто поняв, о ком идет речь, гордо поворачивает свой клюв и сердито моргает желтыми бисеринками глаз.
Агне кладет на стол лист бумаги, карандаш.
Платукене оживляется:
— Вы, барышня, ученая… Мне и невдомек было, что вы с простым человеком как с равным обращаться будете…
— Гляньте, Платукене. Вот эта двойная палочка с птичкой наверху — буква «П», а вон та закорючка обозначает букву «л». Давайте попробуем написать: П…л…а…т…у…
Женщина низко склоняется над столом. Агне еще никогда не видела такой прилежной ученицы. Маленькие корявые пальцы крепко сжали карандаш. На белом листе бумаги они выводят неуклюжие крючки да палочки…
— Эх, буквы-буквочки… — остановившись, вздыхает Платукене. — Измазала весь лист, а хорошо ли — сама не знаю.
Она рассказала, что живет у самого озера за шестым километром на хуторе, что у них четыре гектара земли и четверо девочек, а муж ходит на мельницу и плотину строит.
— Он у меня славный человек, да только больно уж горяч и строптив, — разоткровенничалась Платукене. — За пять центов возьмет у почтальона ворох газет. Расстелет одну на столе, а мы к ней даже близко не смей подойти, чтобы жиром случайно не залить или нечаянно не порвать: ведь газеты-то почтальону в целости вернуть надо. Вот так муж и читает нам вслух обо всем. Мы сидим у печи затаив дыхание, и, кажется, всю ночь слушали бы. О хлебе насущном и о похлебке думать забываем. Однажды прочел он, что барин из Каунаса купил за границей своей ослепшей собаке очки. А стоили эти очки без малого столько, сколько вся наша земля вместе с избой… Вот какие дела на божьем свете творятся…
Отдохнув, Платукене вновь берется за карандаш и начинает выводить первые буквы в своей жизни. Неуклюжие каракули лезут одна на другую, сшибаются лбами, прыгают вверх или сползают вниз на белую целину листа.
Агне терпеливо объясняет.
И наконец говорит:
— Вот вы и научились расписываться.
— Неужели это — Платукене?
Женщина осторожно водит ногтем по маленькой строчке. Она еще больше раскраснелась. Какая все же она красивая! Агне невольно подумалось: как может ее муж так унижать, так бесчувственно относиться к ней?
Платукене будто угадывает мысли учительницы. Придвинувшись, она доверительным шепотом открывает свою женскую тайну:
— О, не подумайте, он вовсе не плохой человек. Он такой родной, такой близкий… Я ведь хорошо знаю, у него сердце болит, что я слепа как сова, безграмотна. Вот я и хочу ему подарок сделать. Возьму да и распишусь. А где научилась — никогда не узнает!
Она сияет будто невеста.
— Приходите как-нибудь вечером, — предлагает Агне. — Я вас научу и письма писать. Читать научитесь…
— К чему мне это? — удивляется Платукене. — Газеты он сам вслух читает, а писем никто нам не пишет, поэтому и писать некуда. Мы — люди горемычные…
Агне вздыхает. Краем бедноты, смрадной коптилки и неясных надежд была ее Жемайтия! Кто разбудит ее от вековечного сна?
Хотя Платукене и очень противилась, Агне все же заставила ее взять петуха.
— Детям принесете, — успокаивала она взволнованную женщину. — Ведь деток-то у вас, поди, столько, сколько горошинок в стручке…
— И еще будет… — шептала Платукене. — Еще одного ждем… На сей раз обязательно сынка…
Она поправила вылезшую из-под платка прядь и смотрела на Агне добрым, счастливым взглядом. В этот момент женщина была очень красива — ведь она несла в мир радость, новую жизнь.
Учительница накинула пальто, надела высокие резиновые калоши и провожала Платукене мимо печальных березовых рощ, окутанных декабрьским туманом. Под ногами хлюпала грязь. Они беседовали, будто очень близкие, закадычные подруги. Платукене мечтала о сыне, пятом ребенке в их семье…
