Это было полной неожиданностью для Фелиции. Она горько расплакалась.

Между тем вскоре во дворе, а потом и среди других работников хозяйства пополз слух о трехстах граммах масла. Люди шептались. Один лишь Аугутис громче чем когда-либо смеялся:

— Внимание! На сковородке масло! Ну а теперь что положим? Может, цыпленка? Или утку? Или, может, индейку?

Всю ночь я не спал, размышлял о том, что случилось. Не спала и Фелиция. Я чувствовал, как дрожат ее худенькие плечи. В окно лился синеватый лунный свет. Фелиция не плакала, притворяясь спящей. Мне было ее страшно жаль.

Рано утром Фелиция поехала на работу. Но у котлов стояла уже другая женщина. Будто сторож сидела заведующая у дверей на табурете. Ее двойной подбородок вздрагивал. Но глаза глядели холодно и спокойно. Увидев Фелицию, она равнодушно промолвила:

— Посторонним вход воспрещается!

Что же еще сказать?

Газеты пишут, что в таких случаях следует обращаться в комиссию по трудовым конфликтам или в профсоюз… Я напомнил об этом Фелиции.

— Ты наивный простак! — ответила она. — Хочешь просить милостыню? Все мечтаешь о домике с белыми ставнями? Неужели ты не понимаешь, что не это самое главное?

Я притворился, будто не расслышал ее.

— У тебя, Фелиция, слишком горячая кровь…

Она печално глядела на тополь, с которого медленно падал пушок.

Мимо проходил завхоз. Увидев нас, он подошел и прошептал:

— Эх вы, юнцы! Почему не посоветовались со старшими? Таков уж нрав нашего директора. Станешь предлагать или вводить какое-нибудь новшество, посоветуешь — глянь, и разозлится… Страсть какой строгий!

— Старая тряпка ваш директор — вот кто он! — крикнул я, разозлившись. — Его бы в котел да как следует выварить!

— Такого варева даже наши свиньи не жрали бы, — сочувственно, но шепотом ответил завхоз.

— Пойдем, Антанас, — позвала меня жена. — Отдай ему ключ от машины, и пойдем…

Разве я мог ослушаться мою милую Фелицию?

Вчера я стал работать на грузовике в одном техникуме.

Фелиция еще хозяйничает дома, как может сводит концы с концами и старается, чтобы в нашем старом гнезде был уют. В тот же день, везя дрова, я увидел на улице Аугутиса. Он радостно тряхнул своей русой бородкой и остановил машину.

— Дай закурить! Да, кстати, скажи свой адрес. Давно хотел тебя встретить. Мы пригласили одного корреспондента… Он три дня у нас пробыл, все как есть обследовал. Потом комиссия какая-то приезжала. Кого не спросят — все о твоей жене говорят, о ее горячем, но правдивом нраве. Гроза, брат, гроза надвигается… Что ни говори, а горячая кровь может не только бурю, а настоящий ураган вызвать. Передай жене привет!

Шел я в школу в первый день после каникул и заранее переживал. Сейчас одноклассники заметят у меня на лбу здоровенный синяк и закричат на все лады: «Кто ж тебя так разукрасил? Ты прямо морской пират! Го-го-го!»

В классе меня считали ловким боксером, будущим морским волком, словом — крепким орешком, и вдруг…

Почему я не успел отвернуться, отскочить и уклониться от удара? Замешкался, а то и испугался. Вот этой минутной слабости не могу себе простить!

Со вздохом я еще ниже опустил голову.

До школы было около двух километров. Я пошел напрямик через луга. Казалось, в это пасмурное утро даже ветер заунывнее завывает в кустах дикой смородины. Чтоб хоть немного отвлечься, я сунул руку в карман куртки — там лежали мои записи летних впечатлений. Навряд ли вы знаете, что придумали мы, десятиклассники, перед каникулами. Каждому — искать встречи с интересными людьми, описывать разговоры с ними, заносить в свою книжку всякие веселые и грустные происшествия. А приедем, раскроем свои записи. Внимание — проверим: кто больше заметил и увидел, кто интереснее провел лето?

Немало бродил я по путям-дорогам. Побывал в незнакомых деревнях и местечках. Добрался до Куршского залива. У нас возле деревни — только ручеек, через который легко перепрыгнуть с ходу. А здесь такая ширь! Залив меня покорил на всю жизнь. Я принял твердое решение — во что бы то ни стало работать на море и отдыхать только у моря. И если бы не эта шишка на лбу…

А начиналось все как будто неплохо.

Дошел я до залива. За Прекуле свернул направо. Большак привел меня к длинному, прямому каналу, обросшему ивами и ольхами, который течет наперерез по зеленым лугам вдоль залива и соединяет реку Минию с Клайпедой. В одну из усадеб у канала переселилась после войны моя тетка.

Она приняла меня с распростертыми объятиями, отвела комнату на чердаке. Распахнув окошко, я увидел серебристый залив. Повеяло освежающим ветром. Над крышей летали чайки.

— Хочу поработать с рыбаками, — объявил я удивленной тетке. — Не будет возражать ваш председатель артели?

— Наш председатель от учеников не отмахивается, — ответила тетка. — Нынче их полно и в парниках, и в телятнике. А на рыбку, Гедас, опоздал. Второй год в заливе лов запрещен. Там теперь молодую рыбу растят.

Вот тебе и на!

— А что делают артельные рыбаки?

— Одни капусту да огурцы сажают, другие корма для скота заготовляют, строят каменные хлева. Мало ли работы?

Я даже опешил. Спешил в море к рыбакам, а они, оказывается, высадились на сушу. Перевернули осмоленные лодки, спрятали просушенные сети. Сами рыбу в лавке покупают.

Тетка угостила меня супом из гусиной крови с клецками, сунула сладкий сырник. И рассказала про рыбачьи невзгоды:

— Был тут один заводила. Считал себя первым умником. Никого не признавал. И захотелось ему больших заработков — чтоб в одну ночь разбогатеть. Он и привез несколько невиданных сетей, которые-де с самого дна морского все богатство подбирают. Старые рыбаки почуяли недоброе — пощупали невода, закачали головами и стали объяснять. Длинные сети, мол, только в море хороши, а в мелководье, в заливе выгребут весь рыбий корм, уничтожат мальков. А тот человек и в ус не дует — выплыл с новыми сетями, за два месяца наловил пропасть рыбы. Говорят, огреб большую премию. Ну и что с этого? Против природы пойдешь — себя и обидишь. Вот и вымел рыбку начисто. Теперь годами нужно ее заново выращивать…

— Куда же девался этот проходимец со своими погаными сетями? — возмутился я.

— Люди прогнали. Перебрался, прохвост, на южный берег. Там шмыгает, как голодный ерш. А к нам не смеет и носа показать.

Я не совсем поверил рассказам трещотки-тетушки. Неужели мне не придется поплавать на моторных ботах? Пошел к председателю. Увидел человека в черном костюме, лет пятидесяти, с темными, сверкающими глазами, серебристыми висками, с виду — строгого, гордого, упрямого.

Ошибся я. Председатель Вайшвила первым крепко пожал мне руку, назвал свою фамилию.

Вайшвила подтвердил тетины слова. Лов рыбы временно прекращен. Однако нос вешать не следует. Дела налаживаются. Правительственные учреждения выделили средства, машины. Создано хозяйство нового профиля. Никто не сидит сложа руки. Найдется работа и для меня. Разумеется, если я приехал не лодыря гонять, не воробьев ловить.

Разговорились мы о рыбьих обидчиках. Председатель резко заметил:

— Сегодня молодь ловить может только отпетый браконьер. Браконьерство — это язва! Таким разбойникам нет пощады. Они рубят ветку, на которой мы все сидим.

Я понял, что если такой хищник угодит в руки председателя, то уж получит по заслугам.

Узнав, что моя мечта — править моторным ботом, председатель сдвинул седоватые брови и сердито спросил:

— А в моторах кое-как разбираешься?

Собравшись с духом, я признался, что больше смыслю в мясорубке, чем в лодочном моторе. Но научусь!

Вайшвиле понравилась моя откровенность.

— Ладно — дуй к нам в гараж. Там завал моторов и запчастей. Перевороши все это вверх ногами, тогда ни при какой волне не утонешь.

И на прощание опять протянул мне тяжелую, будто чугунную руку.