Мне пришлось много путешествовать с Орионом. Мы развозили сахарный песок сельским потребителям. Экспедитор был откровенен со мной, и я отвечал ему тем же. Он совсем не радовался моей дружбе с Альдоной. Изо дня в день Орион твердил, что я все равно разочаруюсь в семейной жизни и обязательно захочу покончить с собой.
— Человече! Любовь — это могила. И ты по своей воле в нее лезешь? — спрашивал меня Орион, удивленно потряхивая жиденькой козлиной бородкой.
Но Орион не мог убедить меня отказаться от будущего несчастья. Я упрямо готовился к семейной жизни. Экспедитор только плечами пожимал, по-видимому примирившись с таким ходом событий. Все же время от времени он не забывал меня инструктировать:
— Ты не спускай с жены глаз ни на минуту. Кругом подлецов сколько угодно… Они быстренько твой дом помойной ямой сделают… И в гостях следи за женой. Станет ей весело, знай: запахло опасностью. Ты ей пальтишко на плечи и уводи оттуда. Будь всегда строг. А то в три ручья плакать придется.
Потом, о чем-то задумавшись, Орион долго глядел на просторы полей, на одетые в серебристую зелень березы, на белые стайки облаков.
Лицо его было грустным и вялым, а губы дрожали. Казалось, вот-вот расплачется. Жалел я этого неудачника, сердце которого оставалось глухим к радостям жизни. Иногда хотелось сказать ему доброе ободряющее слово. Но он вдруг приходил в себя, вздыхал и изрекал:
— У всех баб совесть как сажа… Что баба, что черт — все едино!
Тогда я злился, и доброе слово застревало в горле… Как смеет он так гадко думать о моей ласточке, об Альдоне!
Однажды мы подъехали к большой старой деревне. Избы тонули в тени столетних кленов. Ветви придорожной рябины забарабанили о кузов машины.
— Здесь люди издавна знают секрет приготовления вкусного пива, — оживившись, сказал Орион. — Давай остановимся и попросим налить нам полведра. Эх, пивцо, пивцо, оно на радость нам дано! Все едино: настоящей жизни нет — давай хоть выпьем!
Я отрицательно покачал головой. Хоть я вообще и не большой трезвенник, однако сегодня пить не хотелось. Всего лишь шесть километров до районного центра. Надо будет остановиться около закусочной. Альдона, конечно, встретит меня, ведь она работает на кухне поваром. Только не подумайте, что моя Альдона — это толстенная кухонная девка, от которой за километр разит чесноком и рыбой… Моя Альдона совсем молоденькая, худенькая, русоволосая девушка, недавно окончившая техникум. В искусстве приготовления вкусных обедов она смыслит не меньше, чем инженер в высшей математике. У Альдоны есть диплом, а половина трудовой книжки заполнена благодарностями. И если она заметит, что от меня пахнет пивом, а я сижу за рулем, тогда моя песенка спета… Она строже и неумолимее автоинспектора. Однажды я с ней даже повздорил. «Любить не буду, никогда не поцелую, дружба врозь, если ты хотя пять граммов выпьешь в дороге. А теперь в первый и в последний раз прощаю». Она бы выполнила свою угрозу. Альдона — девушка на загляденье, красавица. Многие шоферы с нее глаз не сводят, подарки ей возят, умоляют, чтобы она их приняла. Слов нет, конкуренты очень серьезные. Вот я и тороплюсь увезти ее отсюда. И горжусь, что ее выбор пал на меня из всех проезжающих мимо закусочной. Да неужели я дурак? Из-за глотка пива я не стану рисковать своей судьбой, ссориться с любимой.
Орион глубоко вздохнул.
— Человече! — подняв палец, произнес он, будто пастырь в нагорной проповеди. — Ты потворствуешь женщинам… С закрытыми глазами ты приближаешься на край пропасти…
Но я так и не успел ему ответить.
Крутой дорожный поворот скрывался за густо разросшимся кустарником. Вдруг перед нами сверкнул велосипед, мелькнуло яркое платьице, на мгновенье глянули расширенные от ужаса глаза… Девочка-подросток вынырнула подле самой машины. Она беспечно катила посреди дороги, по-видимому, во второй или, может быть, в третий раз в жизни усевшись на велосипед. За ней бежало несколько ребят.
Я резко повернул машину к обочине. Одно колесо скользнуло в ров. Что есть сил налег на тормоза. Но все было напрасно. Девочка появилась слишком близко, слишком внезапно.
В то же мгновенье велосипед ударился о крыло машины и, жалобно звякнув, рухнул набок. Бежавшие вслед за ним дети прыснули во все стороны, как встревоженная стая воробышков.
Я остановил машину, насмерть перепуганный. От толчка девочка полетела в ров, наполненный ржавой водою. Плюхнувшись туда, она так и осталась лежать с неподвижно раскрытыми глазами, безжизненно устремленными на плывущие по небу облака.
— Ты не виноват! — заорал Орион. — Гони что есть сил…
Машинально открыв дверцу, я молча глядел на девочку. Холод сковал меня. Кто-то из мальчишек вдруг взвизгнул:
— Жибуте убили! Велосипед поломали! Жибуте убили!..
Орион глянул на девочку и с горечью произнес:
— А ведь она и в самом деле мертвая. Беги или не беги, все едино: тюрьма обеспечена…
Эти слова заставили меня вздрогнуть и очнуться. Я выскочил из машины, подбежал и нагнулся над девочкой. На ее загоревшей ножке виднелась ссадина, из которой струйкой стекала кровь. Личико было бледное. Головка наполовину погрузилась в тину, и в полураскрытые губы вливалась ржавая вода. Опасаясь, что девочка может задохнуться, я приподнял ее.
В деревне послышались крики.
Итак, все кончено. Миновали чудесные весенние дни. Разбились мечты.
Молча и осуждающе глядел на меня Орион.
Вдруг оцепенение и страх сменились во мне внутренним протестом. Ведь я же не виноват!
Девочка была неосторожна, она сама попала под грузовую машину. Водитель не в силах избежать катастрофы, когда сам велосипедист бросается под колеса…
Я нагнулся и осторожно поднял девочку. Она была легка как перышко. Взобравшись в кабину, я завел мотор и двинулся в путь.
Позади послышался дикий, душераздирающий крик:
— Гляньте, убили, а теперь увозят ее… Стой! Стой! Стой!
Я увеличил скорость. Орион, трясущимися руками поддерживая девочку, не мог вымолвить ни слова. Только бормотал:
— Ну, знаешь… Ну, знаешь… Это неслыханно…
С бешеной скоростью мчались навстречу телеграфные столбы, березы.
Через несколько минут вдали мелькнула усадьба лесничего, а за ней коричневый домик закусочной сельпо. Белая марля на окошке слегка всколыхнулась, потом все смешалось в сером тумане. Мне почудилось, что девушка, стоящая у дровяного склада, помахала рукой. Но я не осмелился еще раз взглянуть и проверить. Неужели это была Альдона?
Я остановил разогретую машину у здания районной больницы. Нас обдало поднявшимся из-под колес облаком пыли.
Держа на руках девочку, я вбежал в раскрытую дверь и положил ее, теперь не помню, на кровать или на застланный белой простыней стол. Передо мной мелькнули незнакомые взволнованные лица.
— Вот… Возьмите… Похороните…
Потом, повернувшись, вышел, сел на ступеньку крыльца и дрожащими пальцами судорожно взъерошил волосы.
Итак, все кончено. Теперь мне все равно. Пусть отнимают права, ключ от машины, пускай арестовывают. Теперь я все потерял. И себя, и Альдону, и свою честь…
От перегретого радиатора поднимались струйки горячего воздуха. Он дурманил меня. А из открытого окна доносился визгливый голос:
— Километровый столб сто сорок семь… сто сорок семь…
Я подал человеку в белом халате свой бумажник с документами. Теперь мне ничего не надо…
Через полчаса передо мной вырос запыхавшийся милиционер. Вначале он потряс меня за плечо и с любопытством заглянул в лицо, а потом тяжело поднялся по лестнице.
Я все еще сидел на прежнем месте.
Откуда-то вынырнул мотоцикл с прицепной коляской. Из него вылезли двое. Один из них, схватив охотничье ружье, подскочил ко мне.
— Подобру признавайся, где спрятал ребенка?! — заорал он.
Народ все прибывал. Какой-то здоровенный детина, вдвое выше меня, схватил меня за ворот:
— Убил, украл и бежал, проклятый дорожный бродяга!
Это было свыше моих сил. Однако никто не хотел меня выслушать. Я защищался как мог, но разъяренные крестьяне скрутили мне руки. Казалось, они хотят со мною расправиться. Из деревни, близ которой случилось несчастье, приехал колхозный грузовик. Оказывается, они за нами гнались… Из кузова посыпались мужчины, женщины, даже детвора. Во дворе поднялся невообразимый гам. Экспедитор Орион выскочил из больницы и заорал тоненьким, испуганным голосом:
