— Хорошая битва, — растянул в улыбке тонкие губы Храмн. — Бог Циу посадит нас по правую руку от себя, вместе с другими храбрецами.

— Погоди, мы еще живы, — Добрята сел рядом, откидывая назад волосы, слипшиеся от пота. Он безумно устал.

— Сколько нас осталось, король? — спросил Храмн.

— Одиннадцать, — посчитал Добрята. — Их них раненых двое.

— Славно мы им дали, — усмехнулся Храмн. — Как думаешь, скоро еще пойдут?

— Думаю, скоро, — кивнул Добрята. — У них люди свежие есть, они их сейчас пустят.

Франки пошли на новый приступ почти сразу. И уже через четверть часа Добрята выпустил последнюю стрелу, пробив шею франку, который с хрипом упал с крыши вниз. В этот раз все было по-другому, и его воинов засыпали градом черепицы, от которой они попрятались под навесом. Франки попрыгали вниз и выставили стену щитов против пяти израненных, до предела уставших воинов.

Последний натиск был страшен. Добрята почти и не помнил ничего из того, что было. Кровь, летящая брызгами из под лезвия его меча, выбитые эфесом зубы какого-то франка… Струя алой крови, брызнувшая из чьей-то перерубленной ноги… Все это смешалось в какую-то мешанину звуков, ярких пятен и боли. Боли во всем теле, где, казалось, уже и места живого не было от ушибов и ран. Последнее, что он запомнил, было то, что он остался один, прижатый к стене, с обломком меча в руке.

— Руки вперед вытянул! — сплюнул пожилой уже, суровый мужик с окровавленным мечом в руке. — Тебя велено живым привезти. Вяжи его!

— Вперед, так вперед, — криво ухмыльнулся Добрята, сомкнув руки. Его ладони зашарили по предплечьям. Ведь там, в рукавах, в кожаных ножнах, был его последний шанс. Два длинных, в полторы ладони, четырехгранных стилета. Так называл это странное оружие дядька Зван.

— Пошел вперед! — толкнул его франк, и удивленно захрипел, когда под его ребра вошли с двух сторон два острых шипа из лучшей новгородской стали.

Франк осел на землю, зажимая рану, из которой медленной черной струей вытекала кровь. Не жилец, механически отметил Добрята. Печень пробита. И он, истошно заорав, бросился на ближнего воина, который от неожиданности ткнул его копьем в шею.

— Как настоящий король умер, с оружием в руках, — мелькнула последняя мысль в его затухающем сознании. — Вот бы мамка с батей удивились, если б узнали, кем их Добрята стал. Когда в Ирий попаду, расскажу им… Они упадут просто…

Уже где-то там, бесконечно далеко, погружаясь в бескрайнюю чернильную темноту, Добрята услышал:

— Ты что же наделал, сволочь! Его же велено было живым брать…

День спустя. Там же. Южная Нейстрия.

— Что же мы теперь делать будем, Виттерих? — проскулил майордом Флавиан, с ужасом глядя на изрубленных франков, тела которых валялись вокруг.

Они не успели. Король Хильдеберт и его охрана погибли, взяв по три жизни за каждую из своих. Половина была убита самим королем, о чем недвусмысленно говорили стрелы, торчащие из тел. Конница бургундской знати окружила виллу и перебила оставшихся в живых франков, но теперь, глядя на тело Добряты, они начали понимать весь ужас той ситуации, в которой оказались. Аварская конница их предала, наемников из Словении не ожидается, норманны хотят только разграбить Париж, и умирать за их интересы не станут, а в Марселе у нянек на руках спит младенец Хильдеберт IV, которому и дела не было до всей этой кутерьмы. Он был слишком мал для всего этого.

— Нам конец! — выдал общее мнение Флавиан, а на лицах бургундских фаронов отразилась мучительная работа мысли. Аристократия Галлии всегда, во все времена, предавала своих малолетних королей, как только умирали их отцы. Именно этим они и собрались заняться прямо сейчас, только сделать это хотели половчее, чтобы не попасть на плаху самим.

— Значит так! — рубанул воздух Виттерих. — Грузите тело короля на телегу и поезжайте к Дагоберту. Скажете, что это вы сами его убили, потому что… Ну, не знаю почему… Потому что короля Дагоберта вы любите гораздо больше. Так сильно любите, что даже церковного отлучения не убоялись. В общем, сами придумаете что-нибудь по дороге. А убитых франков бросим в болото. Скажете, что никаких франков в глаза не видели.

— Так ведь узнает король, что это вранье! — несмело сказал кто-то из знати.

— Конечно узнает, — согласился Виттерих. — Но потом. Ему выгоднее вас простить и денег с вас взять, чем по праву войны всю Бургундию разорить. Тем более, что у него Париж в осаде. Поэтому вы сделаете вид, что раскаялись, а он сделает вид, что вам поверил.

Знать оживилась. Предложенное решение показалось им весьма остроумным и даже изящным. Они всегда были готовы договориться с победителем, а уж когда впереди маячит гарантированный разгром, тем паче. Обрадовались все, кроме Флавиана.

— Что с королевами делать будем, Виттерих? — с тоской спросил он, когда отвел Виттериха в сторону. — Убьет же их Дагоберт. И внуков моих убьет. И меня убьет тоже…

— Ты в монастырь иди, — посоветовал ему Виттерих. — Ты со своей родней через пару лет епископом станешь. А за дочерей своих не волнуйся, я о них позабочусь.

— Благослови тебя святой Мартин! — просветлел Флавиан, но потом лицо его приняло весьма удивленное выражение. — Но почему? Зачем тебе это? Я не понимаю!

— Потому что покойный король так распорядился, — с серьезным лицом ответил Виттерих. — Я ему в верности клялся, и слово свое рушить не буду. В общем, так, Флавиан, твои дети и внуки живы останутся и проживут в богатстве до конца своих дней. Это я тебе обещаю!

— Благослови тебя Господь! — прослезился Флавиан. — Я за тебя каждый день молитвы возносить буду! Ты поспеши, герцог, раз решил молодого короля спасти! Тут сейчас человек десять захочет себе жизнь жизнью моего внука купить. Я же этих сволочей, как облупленных знаю. А я пока в Бурж поеду, надо срочно постриг принять. Кузен меня в своем монастыре укроет.

— Парни! — скомандовал Виттерих своей дружине. — Идем в Массилию! Лови запасных коней! Жрать, спать и срать будете на ходу. Кто отстанет, идет своим ходом к герцогу фриульскому Гразульфу, в Аквилею. Там и встретимся. Кто решит остаться здесь, оставайтесь! И упокой господь ваши души! Вас франки на колесе изломают и воронам скормят. Кто-то хочет на колесе с перебитыми ногами сдохнуть? Нет? Ну, я так и думал! Вперед!

За месяц до этих событий. Та же самая вилла.

Небольшой отряд всадников не на шутку испугал крестьян — литов, что трудились в королевском имении. Им, привязанным к земле законом, убежать было нельзя. За это следовало жестокое наказание. А потому селяне провожали затравленным взглядом жутких всадников с вытянутыми уродливыми черепами. Что они делали здесь, севернее Луары? Этого никто не мог понять. И тем более было непонятно, почему они едут мирно, словно к кому-то в гости, и никому даже на ногу не наступили. Разговоров теперь было на год вперед. Ведь здесь, в глуши, новостью считался разбитый горшок, сломанный зуб и опорос соседской свиньи. Такова тут была жизнь, простая и тихая, словно лесное болотце.

Ну, а всадники, не обращая внимания на страх презренных земляных червей, проследовали дальше. Туда, куда их позвал неприметный человек, которого послал сам король Дагоберт. Хан Октар раздумывать не стал. Ловушка? Нет! Он почувствовал нешуточный интерес к себе, интерес искренний и живой. Он взял старшего сына, Бумына, и десяток нукеров из тех, кто не станет болтать лишнего, и поехал на север, чтобы встретиться с самым могущественным человеком в этих землях.

Небольшая вилла, одна из многих, что принадлежала королю, была отнята когда-то у знатного римлянина. Тут, в Нейстрии, у старых хозяев редко оставалось что-либо. Хищные вожди франков забирали себе то, что им нравилось. А что королям нравилось больше всего? Правильно! Доходное имение, где крестьяне-арендаторы обрабатывают землю и платят оброк своему господину. А еще леса вокруг таких вилл тоже объявлялись собственностью королей, и они охотились там, когда кочевали по стране, объезжая своих подданных.