У неё покраснели щёки, но взгляд сделался решительным.

Профессор приподнял одну бровь.

– Скажем так, абстрагируйся от мысли, что ты землянин. Поставь себя на их место и порассуждай.

Глаза девушки остекленели, она ушла в глубокое раздумье. Затем оживилась и нахмурилась.

– Вообще не знаю. Мы же единственные разумные существа в Солнечной системе. Как минимум. Да что там разумные – единственные живые существа. И насколько я знаю, на ближайшие пару-тройку десятков световых лет у нас нет соседей. Неужели мы не достойны внимания? Даже как-то обидно. Будь я на их месте, то обязательно бы заинтересовалась. Может, они просто не засекли нас?

– Ну если их технологии позволяют преодолевать расстояния меж звёзд, то, наверно, нашлось бы что-то, способное установить наличие жизни на планетах. Если даже мы, земляне, глядя в телескоп, можем по степени сходства условий небесного тела с земными условиями теоретически окрестить его обитаемым.

– Тогда что же? – требовательно спросила Катя.

Машины не собирались двигаться. Профессор накрыл крышечкой стаканчик и зажал его между колен.

– Человек испоганил единственную кислородную планету, твоими словами – на пару-тройку десятков, а я бы даже не побоялся сказать, сотен световых лет вокруг. Мусорные кучи в океанах и на суше, огромные озоновые дыры, вырубленный лес и разрушенные экосистемы. О братьях наших меньших, чьи виды по вине человека исчезли насовсем, я вообще молчу. И на этой куче мерзости монументом похабного отношения к окружающему миру – человек, почему-то гордо заявляющий: «Я венец творения!». Наш разум – блестящий результат сложнейшего процесса эволюции, действительно венец творения. У нас нет ни когтей, ни маскировки, ни ядов. У нас есть сила, превышающая всё это вместе взятое. И сила эта велика. С помощью силы разума мы можем сделать себе и когти, и маскировку, и яды. И сделали! С этим прекрасно справились наши предки, развиваясь способствовали ускорению эволюции ума. Они выбрались из пещер, перестали бояться диких зверей и темноты. Человек начал подчинять себе мир благодаря этой великой силе. Но чем она больше, тем больше ответственность. И, хорошо обустроившись, человек, будем говорить разум человека, должен был способствовать процветанию окружающего мира, гармонично сосуществовать с ним. Как долгожданный младенец, человек должен был лелеять свою колыбель. Но что-то пошло не так. Этот самый младенец обделался в своей колыбели. Больше того, он извозюкал в этом всю кроватку, всё, до чего смог дотянуться.

Профессор вздохнул и продолжил:

– Безусловно, процесс разрушения был необходим, без него мы не добились бы таких высот прогресса технологий. Дым заводов и вырубка леса и тому подобное – все эти жертвы были нужны. Но человечество давно перешло черту нужды варварского потребления. И сейчас обленившаяся масса движется по инерции, вяло пытаясь что-то исправить. Но, кажется, я отвлёкся.

Аркадий Константинович оттянул воротник рубашки. На разгорячённых висках проступили вены. Переведя дыхание, он взял стаканчик и отхлебнул кофе.

– Это я всё к тому, что будь ты представителем высокоразвитой, выбравшейся в космос цивилизации, захотела бы ты связываться с замыкающейся в себе, деградирующей молодой расой? И я нет.

Пару минут в машине царила тишина.

– А может, нам просто нужна помощь? – спросила Катя.

Вопрос застал профессора в момент, когда он делал глоток, и вызвал непроизвольный смешок.

– С чем же? С устранением последствий или с прогрессом? – улыбался он, вытирая пенные усы.

– Да хоть с чем-нибудь.

– Вот ещё! Шесть миллиардов наших собратьев считают, что проблемы экологии – это миф, очень заняты или находят мысли о глобальных проблемах пустыми, или верят самой закостенелой верой, что придёт спаситель, учёный-гений, который скажет во всеуслышание: «Вот! Если посыпать этим порошком мусорную кучу, то она превратится в чистейший воздух и нефть!» – и снимет с нас груз заботы и очистит нашу многострадальную совесть. Кто-то же в самом деле отчаянно борется своими силами, надеется только на себя, но подавляющее большинство по ту сторону фронта палец о палец не ударит, чтоб хотя бы затормозить, снизить вред, не говоря уж о прекращении вредить совсем. А если нам помочь, то мы убедимся в своей правоте, правота эта станет устойчивее законов физики, и мы вконец обленимся и сядем на шею помощникам. Что касается прогресса, то и здесь речи быть не может о помощи. И дело даже не в огромной пропасти в технологиях, а в пропасти в мышлении! В прямом смысле свалившиеся с неба фантастические материальные блага и пособничество у доброй части людей вызовет шок, а пока ротозеи со страхом ходят вокруг да около, кто-то приватизирует доставшийся даром прогресс и, закатав рукава, начнет бездумно чинить в свою угоду такое, что это даже близко не будет напоминать прогресс. И опять, от осознания того, что всё это досталось нам без умственных усилий и каких-нибудь особенных затрат энергии, мы пойдём в обратную сторону до тех пор, пока попы на площадях не будут жечь учебники физики за одиннадцатый класс.

Катя не сразу заметила загоревшийся зелёный свет, и, спохватившись, резко тронулась. Профессор успел отстранить от себя стаканчик. Капли кофе пролетели в опасной близости от штанин и упали на коврик.

– Облились? Прошу прощения.

– Нет, ничего страшного.

Машина миновала привычную арку. На парковке была уйма транспорта. Аркадий Константинович ожидал увидеть роскошные кортежи из дорогих машин, с мигалками и широкомордыми охранниками, но вместо этого площадку занимали неприметные микроавтобусы. Свободное место нашлось только у самого выезда из двора. Катя припарковалась, и они вместе направились внутрь.

Собрание длилось уже час. Средний по размерам греческий зал с высоким сферическим потолком был наполнен членами делегаций нескольких стран. Ровно половину его занимала ступенчатая трибуна, разбитая на четыре секции. У её подножия, в центре, стояла одинокая кафедра, за которой стоял ряд из трёх обычных офисных столов, от которых во все стороны по полу, а затем по столам трибуны, расходилась паутина проводов. За столами сидели Аркадий Константинович, Катя, Ершов, военный в папахе и двое людей из администрации. За ними вдоль полукруглой стены были расставлены большие экраны.

Помещение не было рассчитано на приём такого количества людей, и за дугообразными деревянными столами, тесно сбившись, сидели только главы делегаций с первыми помощниками. За ними, как попало ютясь, стояли, облокотившись на края столов и стульев, на стены, сидели на ступеньках между секциями, размещались остальные члены. Условия сохранения тайны не позволяли пока собираться на широкую ногу.

Позади было рукоплескание, касающееся аномалии. С горем пополам взволнованное сборище взяло себя в руки, и балаган плавно перетёк в действительно обстоятельное обсуждение, приведшее к всеобщему согласию, что информации недостаточно. Этот вопрос и рассматривался в данный момент.

За участком стола среднего ряда крайней левой секции, на котором стоял небольшой чёрно-жёлто-красный флажок, организовалось локальное обсуждение. Участники его говорили, хоть и пытались быть тише, достаточно громко. Когда на этот галдёж, то тут, то там на трибуне, начали поворачивать головы люди, Ершов, говоривший в этот момент за кафедрой, сделал замечание коллегам и попросил вынести на общее обсуждение волнующий их вопрос. Участники обсуждения прекратили нарушать и виновато уставились в стол, кроме сидевшего ровно за флажком человека.

– Давайте теперь отправлять миссии к каждому астероиду и к каждой комете, – начал немец. Он не вставал, а только выпрямил спину, чтобы быть повыше, и облокотился на стол. – Ведь это стоит сущее копейки.

Спокойный голос переводчиков, звучавший у всех в наушниках, никак не вязался со скептическим выражением лица говорившего немца и не передавал насмешливой интонации.

– В крайнем случае, можно расширить области исследования, объединить миссии, так сказать, а данный объект обследовать попутно. У ESA и NASA имеется такой опыт, проект в начале двухтысячных. Тогда программа подразумевала попутные исследования при движении к основной цели. Можно назвать три-четыре направления исследований, значимее этого…