Впервые Мальзерб помог энциклопедистам в 1752 году. Громы и молнии духовных лиц и судейских чиновников обрушились в тот раз на голову молодого священника из Монтобана — аббата де Прада, который защитил в Сорбонне диссертацию и получил степень лиценциата богословия. Поначалу диссертация его была одобрена, но затем подвергнута цензуре и осуждена на сожжение за якобы содержащиеся в ней десять еретических положений. Но аббат де Прад, лишенный ученой степени и арестованный, был автором статьи «Достоверность» во втором томе Энциклопедии, который вот-вот должен был выйти в свет. Осуждение молодого священника не могло не отразиться на общем труде (первый том которого был сурово осужден Церковью во главе с иезуитами), и по указу Королевского Совета от 7 февраля продажа двух первых томов была запрещена, поскольку в них содержались многочисленные положения, «способные расшатать устои королевской власти, укрепить дух непокорства и возмущения и своими темными и двусмысленными выражениями посеять заблуждения, распущенность нравов и неверие»{61}.

Этот указ, подготовленный Мальзербом, при всей своей внешней суровости оставил в силе главное: привилегия на публикацию не была отозвана. Более того, Мальзерб хранит в своем доме рукописи последующих томов, находящиеся под угрозой изъятия. Госпожа де Вандёль, дочь Дидро, так пересказывает разговор своего отца с Мальзербом: «Г-н де Мальзерб предупредил моего отца, что назавтра он отдаст приказ изъять у него бумаги и папки. — Ваши слова меня весьма удручают: я никак не успею вывезти все рукописи, к тому же, за сутки трудно найти людей, которые возьмут на себя заботу о них и у которых они будут в безопасности. — Пришлите их все ко мне, — ответил г-н Мальзерб, — у меня никто не станет их искать! — И правда, мой отец отправил половину рукописей из своего кабинета к тому, кто отдал приказ об их изъятии»{62}. Таким же образом семь лет спустя самые высокопоставленные лица защищают дело энциклопедистов: директор Книжного департамента, по словам Дидро, «молчанием своим попустительствует, руководствуясь соображениями национальной пользы», публикации Энциклопедии без привилегии, а начальник полиции (которым в то время был Сартин) закрывает глаза на торговлю ею{63}.

Рассуждение Мальзерба в «Записках о книгопечатании» строится на двух оппозициях: первая противопоставляет королевскую администрацию и суд, вторая — полицию и торговлю. Главное для Мальзерба — «выработать устав книгопечатания, который бы определял, до каких пределов может простираться власть королевских ведомств, не ущемляя при этом прав судебного ведомства» (М., с. 85). Разделение между «полномочиями» канцлера и Королевского Совета, имеющих право выдавать разрешения и привилегии на публикацию, а значит, ведающих цензурой, и правами Парламента — «законного суда», выносящего решения по делам, возбужденным прокуратурой либо частными лицами, должно быть четким и ясным. В монархическом государстве в делах, связанных с книгоизданием, самое сложное — распределение полномочий между ведомствами, а главная опасность — опасность посягательства Парламента на законные права королевской администрации.

Мальзерба все время тревожит мысль о том, как высшие судебные палаты станут осуществлять контроль над книгопечатанием, право на который они себе присвоили. Прежде всего Мальзерб опасается, как бы действия Парламента «не ограничили власть канцлера в этой области настолько, что на самом деле распоряжаться возможностью говорить с народом посредством печатного слова будет Парламент, а было бы весьма опасно давать такие полномочия учреждению, которое и без того имеет слишком большую власть над умами» (М., с. 85). Далее Мальзерб замечает, что «если требования этого учреждения идут вразрез с требованиями королевской власти, если его беспристрастность в важных вопросах вызывает сомнения и если считать, что книгопечатание есть средство волновать умы, то весьма опасно давать Парламенту в руки оружие, которое у него, в случае необходимости, уже нелегко будет отнять» (М., с. 91).

Хотя Мальзерб в этом тексте еще не употребляет выражение «общественное мнение», обходясь такими словами, как «общий дух нации», «умы», или «мнение» и «общество», употребленными по отдельности, тем не менее, он ясно осознает изменения, которые произошли в политическом пространстве в середине XVIII столетия. Государственные тайны, прежде хранившиеся за семью печатями, выставлены отныне на всеобщее обозрение различными группами, которые пытаются получить поддержку общественного мнения. Мальзерб, как и его современник Жакоб-Никола Моро{64}, считает, что сама монархия должна вступить в борьбу и мобилизовать возможности печатного слова, чтобы привлечь на свою сторону мнение, которое сейчас на стороне Парламента. Именно поэтому свобода обсуждать в печати действия королевской администрации совершенно необходима: «Мне кажется, ропот находящейся под чьим-либо влиянием публики опасен только для мелких служащих, чьи просчеты могут обнаружиться, но никак не для могущественного властителя, который является хозяином положения. Я думаю, такой же ропот поднимается и тогда, когда публику оставляют в неведении, с той только разницей, что даже самые полезные начинания не получают одобрения» (М., с. 122) или: «Иные говорят, что некоторые финансовые операции, если хулить их во всеуслышание, могут не состояться, поэтому следует запретить печатать на них критические отзывы; но всякий раз не замедлит появиться множество статей, поддерживающих министра финансов, и они без труда опровергнут выдвинутые против него беспочвенные обвинения. И я склонен думать, что операции, которым одна брошюра может повредить так, что другая брошюра не сумеет поправить дело, — никчемные операции» (М., с. 126).

«Эпоха книгопечатания», как назовет ее Мальзерб в 1775 году в своих «Предостережениях», безвозвратно изменила условия существования власти: она привила нации «вкус и привычку получать образование посредством чтения»{65}, исходя из способности мыслить и судить, что на деле сделало споры и критику публичными. В конце 1750-х годов человеку, находящемуся на королевской службе, совершенно ясно, что государю следует извлечь урок из переворота, происшедшего в умах, и он пытается убедить короля в том, что для укрепления его могущества необходимо одобрение публики, а вернейшее средство для снискания оного — печатное слово. Пятнадцатью годами позже человеку в судейской мантии, являющемуся рупором высших судебных палат, столь же ясно, что пришло время раскрыть тайны деятельности королевской администрации.

Вторая ось, вокруг которой вращается мысль Мальзерба, — противоположность требований полиции и потребностей торговли. Мальзерб открыто говорит об этом, когда рассуждает о несправедливости законов, которые ограничивают число типографий: «Самым благоприятным для книгопечатания, если рассматривать его только с точки зрения торговли, было бы предоставить ему свободу. Если же рассматривать его с точки зрения полиции, то оказывается, что удобнее иметь поменьше печатников» (курсив мой. — Р.Ш.) (М., с. 147). Это противоречие свойственно не только книгопечатанию, то же самое происходит, к примеру, с продовольствием. Чтобы обеспечить регулярное снабжение хлебом и избежать спекуляций, необходимо увеличить количество запретов, которые стесняют свободу торговцев зерном и мельников, поставляющих муку. Однако слишком строгие полицейские меры могут подавить инициативу торговцев и отвратить их от городского рынка. Так что следует положиться на свободную конкуренцию — неизменный закон рынка, регулируемого только соотношением спроса и предложения, а не принуждением и не контролем над сделками, заключенными в таких традиционных местах, как торговые ряды и рыночные площади. Но свободные от всяких пут торговцы начинают гнаться за чрезмерной прибылью и неоправданно взвинчивают цены, чем вызывают недовольство потребителей. Подвергающаяся опасности с двух сторон, монархия так и не смогла разрешить эту проблему, чередуя попытки либерализации торговли зерном (например, в 1760-е гг. или в 1774-м при Тюрго) с возвращением к полицейской регламентации{66}.