– Ну, где коробка?

Лиза принесла коробку в коридор. Филимонова взвалила её на свой толстый живот и повернулась к нам спиной:

– Знаете, что в коробке? – неожиданно спросила она. Мы с Лизой посмотрели друг на друга. Филимонова быстро обернулась и поймала наш нервный взгляд, адресованный друг другу.

– Не моё, – резко сказала Филимонова и начала спускаться с лестницы. Мы услышали, как хлопнула подъездная дверь.

Но на этом эпопея не закончилась. На следующее утро в девять часов утра к Дине на квартиру приехала милиция. Её попросили проехать в участок. Разрешения на обыск у них не было, и к тому же, практически, дела как такового не существовало. В милицейском участке Дину показали одному из милиционеров. Он посмотрел на неё и сразу же сказал:

– Нет, это не она. Та была размером с бочку.

Оказалось, что Динины паспортные данные были украдены Филимоновой, в то самое время, когда она принесла на сохранение коробку с героином. У Филимоновой была фотографическая память. Динин паспорт лежал на письменном столе. Она моментально запомнила дату рождения, имя, отчество и адрес. За Филимоновой наверняка следила местная милиция, которую скорей всего уведомил районный ОБХС, несмотря на взятку. Её подозревали в нелегальной продаже самострока. О белом порошке милиция ещё понятия не имела. Филимонову арестовали на следующий день. К этому времени она избавилась от коробки с героином, и платьев. Она сказала милиции, что потеряла свой паспорт. Её допросили и выпустили, поскольку она оставила им паспортные данные, но не свои, а Динины, и пообещала, что вернётся в участок на следующий день. Ей поверили и даже назначили время визита. Ясно, что у Филимоновой не было другого выхода. Работник ОБХС, получивший от Филимоновой взятку, был жестоко избит по дороге с работы домой. Ему сломали позвоночник, и он угодил в инвалидную коляску.

Однажды Дина решила пошантажировать Филимонову.

– У неё куча денег, мне она дала только двадцатку, да ещё поспособствовала моему аресту.

Я попыталась её успокоить:

– Скажи спасибо, что ты жива!

Дина посмотрела на меня и сказала:

– Я знаю адрес, где её мать с дочерью живёт.

– Откуда ты знаешь?

– Я случайно слышала её разговор с матерью по телефону, в тот день, когда она оставила коробку. Она заказала такси. Я запомнила адрес: улица Исаковского, дом двадцать четыре, квартира семьдесят два. Это в Строгино!

Я опешила.

– Да ну, не связывайся, – посоветовала я. Лиза была неумолима.

– Я работаю на неё, и её не подвожу. А она меня подставила! Я ей покажу Кузькину мать.

Дина позвонила Филимоновой. План шантажа был прост. Дина уведомила Филимонову, что знает, кто подставил её под арест, и что находится сейчас возле отделения милиции. Если Филимонова не привезёт ей через полчаса двести рублей, она пойдёт в милицию и даст им адрес её матери, её фамилию и имя. Конечно, Филимонова немедленно привезла деньги в назначенное место. Филимонова не тронула Дину, поняла, что была изначально к Дине несправедлива. Тогда было как раз время начала её крутого взлёта внутри мафии. Соловей поручился за неё своей головой, получил добро от Барона, чтобы начать использовать Филимонову на серьёзных операциях по продаже героина. Мадам закрыла свою подпольную фабрику. И полностью связала своё будущее с Соловьем и Бароном.

Наталья Петровна Филимонова по кличке Мадам родилась в московской коммунальной квартире в переулке Сивцев Вражек в семье швеи и лимитчика из Смоленской области. Отец её приехал в Москву помогать строить коммунизм в столице. Сами москвичи, казалось, были не пригодны к тяжёлому, изнуряющему труду построения коммунизма. Шёл 1955 год. Филимонов был, как говорится, тёмной лошадкой. Натальина мать, несмотря на угрозы, в Москве его не прописала. Она называла своего мужа, Натальиного отца, коротко – «сволочь», всякий раз, когда о нём заходила речь. Сама мать гордилась тем, что была москвичкой первого поколения. Натальина бабка, Дуня, приехала в 1920 году из деревни Федякино Рязанской области и нанялась работать кухаркой «у бывших». Дед Натальи был никому не известен. Бабушка понесла в девицах. Благодаря милосердию «бывших», её оставили работать, так как она умела вкусно готовить и убирать чисто, без шарлатанства.

Подпольного ребёнка назвали Надежда. Отец Натальиной матери, настоящий дед Натальи, скорей всего был членом семьи, на которую она преданно работала, и, по легенде, был благородных кровей. Отчество Надежда получила случайно. Бабка поехала в деревню на проводы, когда во время гражданской войны одного из деревенских молодцов забирали в армию. Деревенский поп не мог обвенчать их в церкви, церковь к тому времени закрыли коммунисты. Сам он сменил рясу на шаровары. После революции Бог перестал существовать. В райсобесе Дуне дали свидетельство о браке с печатью, дескать, она теперь состояла в законном браке с Николаем Митрохиным. Митрохин ушёл на фронт, не подозревая, что его невеста была уже беременна. Волею судьбы, он пропал на фронте без вести.

Сама Наталья Филимонова родилась преждевременно в начале 1956 года. В тот же год, когда её отец-лимитчик исчез, оставив её матери на кухонном столе лаконичную записку, в которой написал корявым с похмелья почерком:

– Я тебя больше не люблю.

Мать долго и громко ругалась матом, потом записку сожгла.

Наталья Петровна росла в одиночестве – толстым и молчаливым ребёнком. В начальной школе ей дали кличку Лахудра оттого, что она была часто непричёсанна, неопрятна, носила одно и то же синее байковое платье с белым воротником, который стал серым, не стирался месяцами. Её мать, закончив восьмилетку, работала на швейной фабрике полный день, а в выходные дома подрабатывала проституцией, что выглядело, как будто она собирается снова выйти замуж и имеет бездну ухажёров. Соседи тихо удивлялись. Надежда, по мнению дворовых кумушек, не была красавицей, но в ней, как они говорили, что-то было. Скорее всего глаза – голубые, пронзительные, миндалевидные, с потаённой усмешкой, которые унаследовала Лахудра. Мать холодно и расчётливо брала деньги за свои услуги. Клиенты только удивлялись, как быстро она могла их удовлетворить, и без разговоров.

Чтобы не тратить время и не причёсывать Лахудру по утрам, она стригла дочку «под горшок», что придало Лахудре глупый, необтёсанный вид. Исключением был её тяжёлый пронзительный, угрожающий взгляд, шедший вразрез с её неопрятным обликом. Она исподлобья смотрела оппоненту прямо в глаза, испепеляя насмешливым взглядом, чем приводила в замешательство даже взрослых.

Когда Лахудра подросла, у неё появились обязанности. Она должна была по воскресеньям под музыку передачи «С добрым утром» накручивать материны волосы на бигуди, пылесосить ковровую дорожку в коридоре, мыть полы на кухне, не считая посуды, которая накапливалась ежедневно. Линолеум проводил Лахудру в бешенство, потому что во время мытья на нём оставались тёмные водяные разводы, от которых трудно было избавиться. Но виду не подавала. По окончании мытья линолеума, она выливала грязную воду в унитаз и материлась, когда спускала воду. Мать спрашивала её из другой комнаты:

– Что ты там бормочешь? Учись мыть полы, уборщицы всегда требуются.

Она никогда не помогала Лахудре. Достаточно было того, как она говорила, что она ежедневно работала, как вол, на фабрике с пролетариями, и что её жизнь давно пошла под откос. Только позже Лахудра поняла, что её мать пряталась от советских властей, поскольку имела тёмное «буржуазное» прошлое.

Лахудра продолжала ходить в школу, несмотря на своё прозвище и на многочисленные обязанности по дому. Как ни странно, ей нравилось учиться. Она схватывала и усваивала быстро, на лету, особенно математику, у неё была «потрясающая», как говорила её двоюродная бабка Фёкла, память. Математика была логична, лаконична и, одновременно, как казалось Лахудре, даже поэтична.

Когда она немножко подросла и ей стукнуло десять, она вдруг впервые решила физически противостоять её обидчикам. Однажды, возвращаясь из школы, Лахудра почувствовала острую боль в спине между лопаток. Её преследователь, мальчишка из смежного класса, бросал в неё камни, которые подбирал с дороги. Один камень с отвратительным звуком стукнул её в голову. Несмотря на жгучую боль, она продолжала терпеливо идти, не оборачиваясь, пока её преследователь, раздражённый её индифферентностью, не приблизился, чтобы нанести свой последний сокрушительный удар. Она вдруг неожиданно обернулась и со всего размаха треснула обидчика тяжёлым портфелем по лицу. В портфеле было несколько книг и солидная по размеру железная лошадиная подкова, привезённая из Федякино, которую она нашла на пыльной дороге, когда летом гостила у бабки Фёклы. Она носила её с собой везде – на счастье и для защиты. Лахудру можно было видеть на улице в самое разное время дня с портфелем, с которым она никогда не расставалась. Мальчишка обалдел от силы и бескомпромиссности её удара. Он попятился, споткнулся о тротуар и завалился на спину на газон. Когда он попытался подняться, Лахудра подошла к нему вплотную, поставила свою тяжёлую ногу в чёрном сбитом ботинке на его тонкую с кадыком шею, и, сверкая глазами, тихо прошипела, глядя исподлобья: