— Вот,— сказал я и достал бутылку из кармана. Она каким-то чудом не разбилась. Я думал, что он и бутылку сунет в карман. Но он вытащил пробку, протянул мне бутылку и сказал:

— Молока немножко можно. Пей. Только не увлекайся. Два глотка, не больше.

Я опрокинул бутылку, жадно глотнул два больших глотка и с удовольствием облизнулся. Ух, и вкусное было молоко! Я в жизни такого вкусного не пил. Знал бы я, что оно такое вкусное, захватил бы целую четверть. Только четверть наверняка разбилась бы.

Потом Хамит пальцем наметил, сколько ему пить, чтобы поровну вышло, тоже глотнул и тоже облизнулся.

— Вот и позавтракали,— сказал он.— Когда теперь обедать будем?.. Слушай, Шаукат, а откуда у тебя молоко?

— Откуда, откуда... От верблюда. Вспоминать не хочется, откуда.

— А ты вспомни все-таки,— сказал Хамит и посмотрел на меня так, что я сразу сдался.

— Ну, поссорился вчера с мамой из-за теленка из-за этого. Обиделся, разозлился и со зла сунул эту бутылку. Кабы знать, я бы целую четверть прихватил...

И вдруг я вспомнил и маму, и Фариду, и папу... Фарида, наверное, пошла меня встречать. Потом всю деревню подняли на ноги — нас искать, а мы тут сидим и молочко попиваем. Ой, лучше и не думать! Да ведь памяти не прикажешь. Как на зло, вспомнились все наши приключения, все наши разговоры. И как Хамит под окном у меня свистел, и как он про свет говорил, все вспомнилось. И захотелось вдруг подразнить его.

— А где же твой свет? Давно рассвело, наверное, а света никакого не видно.

— А я не мудрец, чтобы одни истины изрекать,— огрызнулся Хамит.— Да и мудрецы тоже иногда ошибаются, верно?

— Ладно, мудрец,— сказал я и улыбнулся, первый раз с тех пор, как мы провалились,— ты скажи, мудрец, что дальше делать будем?

— Надо идти,— подумав, ответил Хамит.

— Куда?

— А это мы сейчас посмотрим.

— Много ты тут увидишь,— сказал я и описал лучиком фонаря широкий полукруг.— Что-то не вижу я нигде стрелки с надписью «Текэяр».

— Не так смотришь,— сказал Хамит.

Он набрал горсть песка, поднял повыше и разжал пальцы. Песчинки сразу упали вниз, а пыль еще долго стояла в воздухе. Хамит направил на нее луч фонарика и долго смотрел, как медленно садятся пылинки, яркими звездочками сверкающие в свете фонарика. Они медленно-медленно отклонялись как раз в ту сторону, куда я ходил на разведку.

Все-таки здорово у Хамита работает голова! Раз отклоняются пылинки, значит, и воздух идет в ту же сторону. Это и малышу ясно. Пусть медленно, а все равно движется воздух! Значит, есть там какой-то выход!

И мы пошли.

Шли долго-долго, взявшись за руки. Где дорога почище — шагали смело. Где камни навалены — осторожно ощупывали ногами дорогу. А впереди, как веселый щенок, бежал светлый кружочек — луч фонарика. Иногда он расплывался в широкий круг, мгновенно взлетал по стенам, пробегал по потолку. Обежит все кругом и снова, сжавшись и посветлев, путается под ногами. Эго хорошо, что путается... Только долго ли ему путаться? Батарейка-то не вечная!

Не успел я подумать об этом, как Хамит точно прочитал мои мысли.

— Нужно экономить свет,— сказал он.— Давай так: посветим вперед, а потом пойдем в темноте. А потом опять посветим.

— Давай,— согласился я.

Так мы шли уж и не знаю сколько. Уже и ноги начали уставать. То я, то Хамит частенько спотыкались, и тогда высокие облака пыли взлетали вокруг нас. Веками лежала тут эта пыль непотревоженной, а теперь вот лезла в нос. И очень противный был этот запах веков. Вроде прелой муки...

Чем дальше мы шли, тем уже становился наш подземный зал. Стены постепенно сходились все ближе и ближе. Скоро мы оказались в узком высоком коридоре, прошли еще немного и увидели два прохода.

Мы остановились на перепутье. Как в сказке — куда идти, налево или направо?

А как выберешь? Две дороги. Вроде бы обе одинаковые. Только одна ведет к спасению, а другая, может быть, к гибели. Всего и разницы!

— Пойдем по правой,— сказал Хамит.

— Пойдем,— покорно согласился я.

— А может по левой?

— Пойдем по левой...

— Ты что попугай? — рассердился Хамит,— Что я ни скажу, то и повторяешь!

— А мне все равно. Я устал и есть хочу.

— А выбраться отсюда не хочешь?

Ох, как мне захотелось позлить Хамита и сказать: «Не хочу». Но подумал, что мы и правда можем заблудиться и навсегда здесь остаться, и у меня мороз пробежал по спине. «Хочу, хочу!»— сказал я про себя. Потом вслух:

— Конечно хочу. Только давай отдохнем немножко.

— Давай,— согласился Хамит.

Мы сели прямо в вонючую пыль. Очень мне хотелось напомнить Хамиту про хлеб. Но я решил так: пока он терпит, и я выдержу. Что я, хуже его, что ли? Про хлеб напоминать не стал, а бутылку из кармана вытащил.

— Вот, кстати, и пообедаем,— сказал Хамит,— самое время.

Он опять пальцем отметил, сколько ему пить и сколько мне, и сам первый выпил половину молока, оставшегося в бутылке. Даже может быть немножко поменьше, чем половину.

— Допивай,— сказал он и передал мне бутылку.

Я спорить не стал и допил молоко до последней капельки. Оно уже прокисло немного, но от этого, по-моему, стало еще вкуснее. Я взял бутылку за горлышко, как ручную гранату, размахнулся...

— Да ты что, очумел, что ли? — крикнул Хамит, вырвал у меня из рук бутылку и сунул в карман.

— А зачем она тебе? — спросил я.

— Пригодится.

— Да зачем?

— А я откуда знаю? Мало ли зачем?

Я опять решил не спорить. Пригодится так пригодится. Тем более, что теперь не мне ее нести.

— А куда же все-таки пойдем-то? — спросил я.

— А как по-твоему?

— Пойдем по правой. Правая сторона всегда лучше. Правой рукой здороваются. И машины по правой стороне ездят. Когда я с Фаридой поругаюсь, она всегда говорит: «Ты что, с левой ноги встал, что ли?» Где правая сторона — там и удача.

— А мне бабушка, если я рубашку на левую сторону надену, всегда говорит, что это к радости.

— Что она понимает, твоя бабушка. Старушечья примета.

— А у тебя не приметы?

— Не нравятся приметы, давай опять у пылинок спросим.

— Давай,— согласился Хамит.

Но пылинки ничего нам не подсказали. И в правый и в левый коридор их тянуло одинаково и тянуло гораздо быстрее, чем там, на нашей груде песка.

— Ладно,— сказал наконец Хамит.— Отдохнули. Пойдем направо.

Мы опять зашагали. Разговаривать не хотелось. Не знаю, о чем думал Хамит, а мои мысли незаметно, как те пылинки к выходу, опять потянулись к дому. Вспомнилась мама. Она-то, конечно, тоже сейчас думает обо мне. Наверное, все глаза проплакала. Я, как вспомнил о ней, сам чуть не заплакал и, чтобы больше не думать о маме, о Фариде, о папе, стал думать о своей соседке, нашей однокласснице Фаузии.

Я уже говорил о ней. Откуда только такие девчонки берутся? Длинная, худая. Ноги у нее как спички, глаза как прожекторы, а язык без костей. Задира она страшная и всюду со своим языком выскакивает вперед. И за словом, как говорится, в карман не лезет.

Вот недавно встретил ее на дороге. Она воду несла.

Я хотел ей помочь, спрашиваю:

— Куда воду несешь?

— Как куда? — говорит она.— Тебе на голову вылить хочу!

— Зачем?

— Да у тебя вся голова горит. Не чувствуешь, что ли? — и захохотала.

А я виноват, что у меня волосы рыжие? Я обозлился.

— А ты,— говорю,— цапля длинноногая, и голова у тебя как у цапли. Ничего поумнее и придумать не могла своей птичьей головой.

— Ой,— говорит она,— правда, как у цапли? Вот здорово! А я и не знала. А у тебя, Шаукат, голова точь-в-точь как яичко у чибиса.

Это она про мои веснушки. У чибиса яичко все в крапинках.

Я не стал больше спорить с ней. Ее все равно не переговоришь. Взял ведра и понес к ее дому. А она идет сзади и напевает?

— У дороги чибис...

Вот такая она девчонка. А всем нашим мальчишкам почему-то нравится. Да если честно признаться, и мне тоже нравится. А почему, не знаю.