Хидэо отступил на шаг и вежливо поклонился, коснувшись ладонями пола.

— С узором из тюльпанов?.. — весело спросил Такитиро.

— Нет, по эскизу, который вы создали в Саге, — серьезно ответил Хидэо. — В тот раз я по молодости нагрубил вам. Искренне прошу прощения, господин Сада.

— Напротив, Хидэо, я должен благодарить тебя. Ведь ты раскрыл мне глаза, — возразил Такитиро.

— Я принес пояс, который вы просили выткать, — повторил Хидэо.

— О чем ты? — Такитиро удивленно воззрился на юношу. — Ведь тот эскиз я выкинул в речку, что протекает у вашего дома.

— Значит, выкинули?.. — Хидэо был вызывающе спокоен. — Но вы дали мне возможность поглядеть на него, и я запомнил рисунок.

— Вот это мастер! — воскликнул Такитиро, но сразу помрачнел. — Послушай, Хидэо, с какой стати ты выткал пояс по рисунку, который я выбросил? С какой стати, я тебя спрашиваю? — Такитиро охватило странное чувство, которое не было сродни ни печали, ни гневу. Превозмогая себя, он добавил: — Разве не ты говорил, что в эскизе нет гармонии и душевной теплоты, что от него веет беспокойством и болезненностью?

— …

— Поэтому я и выкинул его, едва выйдя из вашего дома.

— Господин Сада, умоляю вас: простите великодушно, — Хидэо вновь склонился в поклоне, коснувшись руками пола, — в тот день я с утра занимался нудной работой, устал и был зол на весь свет.

— Со мной тоже творилось что-то неладное. В монастыре, где я схоронился от мирской суеты, в самом деле мне никто не мешал. Там тихо — одна лишь пожилая настоятельница да приходящая старуха служанка, а такая тоска, такая тоска… К тому же дела в лавке последнее время идут из рук вон плохо, и вдруг ты мне все это выкладываешь… А поделом! Какая надобность мне, оптовику, рисовать эскизы, да еще новомодные?

— И я о многом передумал. Особенно после встречи с вашей дочерью в ботаническом саду.

— …

— Извольте хотя бы взглянуть на пояс. Не понравится, возьмите ножницы и разрежьте его на куски.

— Показывай, — буркнул Такитиро. — Эй, Тиэко, поди-ка сюда.

Тиэко, сидевшая за конторкой рядом с приказчиком, сразу же откликнулась на зов.

Насупив густые брови, сжав губы, Хидэо с решительным видом положил на циновку сверток, но его пальцы, развязывавшие фуросики, слегка дрожали.

— Взгляните, барышня, это пояс по рисунку вашего отца, — обратился он к Тиэко с поклоном и замер. Тиэко отвернула край пояса.

— Ах, верно, рисунки Клее подсказали вам, отец, этот эскиз? Там, в Саге?

Она отвернула еще немного и приложила к коленям.

— Замечательно!

Такитиро молчал, состроив кислую мину, однако же в глубине души был поражен памятью Хидэо, запомнившего рисунок до последней черточки.

— Отец! Пояс в самом деле чудесный, — воскликнула Тиэко с нескрываемым восхищением.

Она пощупала пояс и, повернувшись к Хидэо, сказала:

— Добротно выткано.

— Благодарю, — ответил Хидэо, потупившись.

— А можно весь поглядеть?

Хидэо кивнул.

Тиэко встала и во всю длину развернула пояс на полу. Потом положила руку отцу на плечо и принялась разглядывать работу Хидэо.

— Ну как, отец? — спросила она.

— …

— Разве он не хорош?

— Тебе в самом деле нравится?

— Да, спасибо вам, отец.

— А ты погляди на него повнимательней.

— Рисунок новый, необычный… Пояс чудесный, нужно только подходящее кимоно… Прекрасная работа!

— Вот как? Ну, если тебе он понравился, поблагодари Хидэо.

— Спасибо вам, Хидэо. — Она поклонилась.

— Тиэко, — обратился к ней отец. — Чувствуется ли в узоре на поясе гармония, душевная теплота?

Вопрос Такитиро застал девушку врасплох.

— Гармония? — переспросила она и снова поглядела на пояс. — Вы сказали «гармония»? Ну… это зависит от кимоно и от человека, который будет пояс носить… Правда, последнее время нарочно стали придумывать одежду с дисгармоничным узором…

— Угу. — Такитиро кивнул. — Видишь ли, когда я показал свой рисунок Хидэо и спросил его мнение, он ответил, что в нем нет гармонии. И я выкинул его в речку около их мастерской.

— …

— И все же Хидэо выткал пояс в точности по моему рисунку. Разве что расцветку нитей подобрал несколько иную.

— Простите за вольность, господин Сада. — Хидэо вновь поклонился. — Барышня, не сочтите за труд, примерьте пояс, — обратился он к Тиэко.

— На это кимоно?.. — Тиэко поднялась с циновок и обернула пояс вокруг талии. И сразу же вся ее прелесть проступила необыкновенно ярко. У Такитиро просветлело лицо.

— Барышня, это произведение вашего отца! — воскликнул Хидэо. Глаза его радостно сияли.

Тиэко вышла из дому с большой корзиной для провизии. Она направилась вверх по улице Оикэ к харчевне «Юбахан» в квартале Фуя, но невольно остановилась, заглядевшись на небо. Весь небосвод от горы Хиэй до Северной горы полыхал, будто охваченный пожаром.

Летом день долог; еще слишком рано для вечерней зари, да и сам цвет неба не производил грустного впечатления, как это бывает перед закатом. Языки пламени бушевали в небе, разливаясь во всю его ширь.

— Ах, да что же это такое?! Никогда не видела… — Она вынула зеркальце и поглядела на свое лицо, окруженное в зеркальце огненными облаками:— Никогда не забуду… Это надо запомнить на всю жизнь, — прошептала она.

Горы Северная и Хиэй казались темно-синими на фоне красного неба.

В харчевне «Юбахан» для Тиэко уже были приготовлены высушенные пенки бобового молока, а также ботан юба и яватамаки.

— Добро пожаловать, барышня, — приветствовала Тиэко хозяйка харчевни. — Столько заказов по случаю праздника Гион — ни минутки свободной. Даже на старинных клиентов едва хватает времени, а остальным приходится просто отказывать.

Эта харчевня работает исключительно по заказам. В Киото есть такие заведения, кондитерские в том числе.

— Поздравляю вас с праздником, барышня, и благодарю — вот уже сколько лет нас не забываете. — Хозяйка доверху наполнила корзину Тиэко. Она положила яватамаки и ботан юба — трубочки из высушенных пенок бобового молока: первые — с листьями лопушника, вторые — с плодами дерева гинкго.

Харчевне «Юбахан» уже более двухсот лет. Она счастливо избежала пожаров, которые прежде часто случались во время праздников огня, и сохранилась в прежнем виде — лишь кое-где немного подновили: в оконце на крыше вставили стекло да печи, в которых готовили бобовые пенки, обложили кирпичом — прежде они были похожи на обыкновенные корейские каны[35].

— Раньше, когда пользовались углем, сажа попадала на пенки, поэтому теперь мы заменили уголь опилками, — объяснила ей однажды хозяйка.

Из котлов, отгороженных друг от друга квадратными медными листами, ловко извлекали палочками из бамбука слегка затвердевшие пенки бобового молока и подвешивали на бамбуковые перекладины. По мере того как пенки высушивались, их перекидывали с нижних перекладин на верхние.

Тиэко прошла в глубину кухни, где был старинный опорный столб. Она помнила, как мать всякий раз поглаживала его, когда они приходили сюда вместе.

— Из какого он дерева? — спросила Тиэко у хозяйки.

— Из кипарисовика. Он высокий, до самой крыши, и прямой, как стрела.

Тиэко ласково коснулась столба и вышла наружу. На обратном пути она услышала громкую музыку: репетировали музыканты, готовясь к празднику Гион.

Приезжие из провинции привыкли считать, что праздник Гион длится всего один день — семнадцатое июля, когда по городу движется процессия ямабоко[36]. Жители Киото обычно собираются у храма накануне — в предпраздничную ночь.

В действительности же праздник Гион длится весь июль. Первого июля в каждом квартале, который готовит свой ковчег, тянут жребий, кому восседать на ковчеге, повсюду слышится праздничная музыка.