Каждый год процессию ковчегов открывает нагината боко[37], на котором едут мальчики в одеждах храмовых послушников. Второго и третьего июля определяется, опять-таки с помощью жребия, порядок следования остальных ковчегов. Этой церемонией руководит мэр города.

Ковчеги изготовляют в начале месяца, а десятого июля на мосту Четвертого проспекта у реки Камогава происходит церемония их «омовения». Хотя и называется это «омовением», на самом деле настоятель храма просто опускает ветку священного деревца сакаки в воду и кропит ею ковчеги.

Одиннадцатого июля в святилище Гион собираются мальчики, которым предстоит восседать на ковчеге, открывающем процессию. Они подъезжают на лошадях в особых шелковых куртках — суйкан — и высоких головных уборах из накрахмаленного шелка — татээбоси. После богослужения они отправляются на церемонию присвоения пятого ранга, за которым следует ранг тэндзёбито — придворного, которому разрешен вход в императорский дворец.

В далекие времена верили, что в празднестве наравне участвуют синтоистские и буддийские божества, поэтому справа и слева от послушников теперь иногда усаживают их сверстников, которые олицетворяют бодхисатв Каннон и Сэйси[38], хотя праздник-то синтоистский. Кроме того, поскольку послушник получал ранг от бога, считалось, будто он обручился с божеством.

— Не желаю участвовать в такой глупой церемонии, я мужчина! — сердился юный Синъити, когда ему выпало представлять послушника.

У послушников был и свой «отдельный огонь», то есть очаг, на котором им приготовляют пищу отдельно от семьи. Это своего рода очищение.

Теперь оно, правда, упростилось: в пищу послушника просто высекают несколько искр с помощью огнива и кресала. Говорят, когда родственники забывают об этом, сами послушники просят: «Мне искорку, мне искорку!»

Обязанности послушников во время праздника Гион не ограничиваются одним днем, когда они восседают на ковчеге во главе шествия. У них немало разных дел — и нелегких! Надо обойти с приветствиями каждый квартал, где мастерили ковчеги, но и это еще не все. Словом, праздник Гион — весь месяц, и у послушника хлопот весь месяц сверх головы.

Семнадцатое июля — день шествия ковчегов, но для жителей старой столицы шестнадцатое — канун праздника — таит, кажется, гораздо большую прелесть.

Праздник Гион приближался.

В лавке Тиэко сняли решетку, украшавшую фасад дома, чтобы ее подновить.

Тиэко всю жизнь провела в Киото, да и лавка ее родителей — недалеко от Четвертого проспекта. Если еще учесть, что Тиэко принадлежит к общине храма Ясака — главного устроителя праздника, станет ясно: праздник Гион ей не внове.

Ей особенно приятно вспоминать о том, как наряженный послушником Синъити восседал на первом ковчеге. Тиэко всякий раз вспоминает об этом, когда начинается праздник Гион, играют музыканты и ковчеги украшаются гирляндами фонарей. В ту пору Синъити и Тиэко было лет по семи или восьми.

— Какой красивый мальчик, такой красоты и среди девочек не отыщешь, — говорили о нем.

Тиэко тогда повсюду следовала за Синъити — и когда он направлялся в святилище Гион для посвящения в пятый ранг, и когда восседал на ковчеге во время процессии. Она помнила и как Синъити в сопровождении двух коротко остриженных сверстников пришел в лавку, чтобы приветствовать ее.

— Тиэко-тян, Тиэко-тян! — звал он девочку.

Тиэко краснела и упорно не поднимала глаз. Лицо Синъити было покрыто слоем белил, губы накрашены помадой, а девочку украшал лишь легкий загар. В праздник обычно опускались скамейки, прикрепленные к решетке дома, и Тиэко в летнем кимоно, подпоясанном коротким поясом в красную крапинку, зажигала с соседскими детишками бенгальские огни.

Она и теперь, прислушиваясь к игре музыкантов и разглядывая гирлянды фонариков на ковчегах, видела перед собой мальчика Синъити в одежде послушника.

— Тиэко, не хочешь ли прогуляться в канун праздника? — спросила ее мать, когда они покончили с ужином.

— А вы, матушка?

— К сожалению, не смогу. Мы ждем гостей.

Тиэко быстро собралась и вышла из дома. На Четвертом проспекте столько людей, что не протиснуться. Но она хорошо знает, какой ковчег на каком перекрестке — все до единого обошла! Как все ярко, красиво! У каждого ковчега музыканты стараются вовсю.

На временной стоянке ковчегов она купила свечку, зажгла и поставила перед божеством. Во время праздника Гион статуи богов из храма Ясака переносят к месту временной стоянки ковчегов — это в южной части Киото, на перекрестке Синкёгоку и Четвертого проспекта.

Там-то Тиэко и заметила девушку, которая творила семикратную молитву. Тиэко видела ее сзади, но сразу поняла, зачем она здесь. Чтобы совершить семикратную молитву, надо семь раз отдалиться от статуи божества и семь раз с молитвой на устах приблизиться к нему. В эти минуты ни с кем нельзя вступать в разговор.

— Ой! — Тиэко не сдержала возгласа удивления. Ей показалось, будто эту девушку она уже встречала где-то.

Тиэко тоже начала совершать семикратную молитву, не сознавая, зачем она это делает.

Девушка отходила от божества на запад, потом возвращалась. Так же поступала Тиэко, но отходила в противоположную сторону, на восток. Девушка молилась серьезней и дольше Тиэко. К тому же Тиэко и отходила не так далеко. Вот и вышло так, что семикратную молитву они окончили одновременно и лицом к лицу сошлись перед статуей божества.

— О чем вы молились? — спросила Тиэко.

— Вы за мной наблюдали? — голос девушки дрожал. — Я молила бога поведать мне, где моя сестра… Теперь я знаю: это вы, вы моя сестрица! Ему было угодно, чтобы мы здесь встретились. — Глаза девушки наполнились слезами.

Тиэко узнала ее: это была та самая девушка из деревни на Северной горе!

От фонариков, а также свечей, которые ставили пришедшие поклониться божеству, здесь было светло, но она не стеснялась плакать. В ее слезинках мерцали отблески огней.

Тиэко вдруг захотелось обнять ее. С трудом пересиливая себя, она сказала:

— У меня нет ни старшей сестры, ни младшей. Я одна. — Ее лицо побледнело.

— Я все поняла, простите меня, барышня, простите, — прошептала девушка и горестно всхлипнула. — Я с детства надеялась, что встречусь с сестрой. И обозналась…

— …

— Мы были близнецами, и я даже не знаю, кто из нас первой появился на свет…

— Bac, наверное, подвело внешнее сходство.

Девушка кивнула, и слезинки покатились по ее щекам.

Вытирая платочком лицо, она спросила:

— Барышня, а вы где родились?

— Недалеко отсюда — в квартале оптовых торговцев.

— Понимаю. А скажите: о чем вы просили в молитве?

— О счастье и здоровье для моих родителей.

— …

— А ваш отец?.. — спросила Тиэко.

— Много лет тому назад он свалился с дерева на Северной горе, когда обрубал ветки, и разбился. Потом мне рассказали об этом в деревне, а в ту пору я была еще совсем маленькой и ничего не понимала.

Тиэко ощутила, как ей сдавило сердце: может, дух. умершего отца призывает меня, поэтому я люблю бывать в той деревне и любоваться криптомериями. Эта девушка говорит, что они с сестрой были близнецами. А может быть, отец, коря себя за то, что подкинул родную дочь, там, на верхушке дерева, задумался о совершенном поступке, сделал неосторожный шаг и упал. Наверное, так оно и было.

На лбу Тиэко выступил холодный пот. И шум толпы, заполнявшей Четвертый проспект, и звуки праздничной музыки будто отдалились куда-то. В глазах потемнело, казалось, она вот-вот лишится чувств.

Девушка коснулась плеча Тиэко и своим платочком стала вытирать ей пот со лба.

— Благодарю вас. — Тиэко взяла у нее из рук платочек и утерла лицо. Она даже не заметила, как сунула чужой платок себе за пазуху. — А ваша матушка?.. — тихо спросила она.

— Мать тоже… — девушка запнулась. — Наверное, я появилась на свет не на Северной горе, где растут криптомерии, а в дальней горной деревушке — на родине матери. Так вот, моя мать тоже…