Первое, что бросилось мне глаза на участке — знакомая черная «Победа», которая стояла поперек места для парковки. За ночь и утро кто-то добросовестно отмыл у машины все стекла и, кажется, прошелся полиролью по лаковому покрытию. Но это был именно он, тот самый «ГАЗ М-20» 1955 года выпуска, которым мы с Аллой любовались вчера в гараже в промзоне у Полежаевской.

Алла тоже её увидела и остановилась, недоуменно глядя на меня.

— Егор, это же она?..

— Она, она, — я с натугой улыбнулся. — Видимо, Валентин решил, что машинка нам понравилась, вот и притащил её сюда… так что готовься к торгу, думаю, будет сильно уговаривать, чтобы мы её забрали.

Про себя же я подумал, что чуть ли не основной линией будущего становится вариант с захватом Аллы в заложники и отправкой меня на смертоубийство Горбачева. Правда, у «Победы» был открыт багажник — и я не удержался. Прошелся прямо по свежескошенному газону, заглянул внутрь…

Винтовки там, разумеется, не было.

Недовольный взгляд человека из органов — или откуда он там был, — который открыл нам калитку, я проигнорировал.

— Михаил Сергеевич уже ждет, — всё-таки вмешался тот.

— Да, конечно, — кивнул я.

И попытался через боковые окошки рассмотреть, что творится в салоне — но неудачно. Вечером обещали дождь, а сейчас по небу бежали тяжелые облака, которые отражались в стеклах и превращали их в подобие зеркал. Я плюнул на свои изыскания, закрыл багажник и пошел к дому.

Мне не нравилось начало этой встречи и не нравились мои мысли. Игра старика и Валентина становилась слишком сложной для моих мозгов — мне хотелось чего-то простого и понятного, но они устанавливали всё новые и новые правила, а к самой игре пока так и не приступали. Это, пожалуй, тяготило больше всего — мне очень хотелось хоть какой-то определенности.

И ещё я хотел дожить до того времени, когда эта самая определенность наступит.

***

Старик был один, а обед — обедом. Правда, простым его можно назвать лишь по сравнению с каким-либо торжественным приемом, которые во множестве устраивают в Кремле в честь визита делегаций дружественных и не очень стран. Я на таких церемониальных действах, разумеется, никогда не был, но репортажей оттуда за свою жизнь повидал немало.

Охранник пропустил нас в дом, но сам остался на улице. Внутри нас перехватила женщина в белом переднике и крахмальной шапочке — я узнал официантку, которая приносила нам блюда в предыдущий раз. Она проводила нас в гостиную, где в гордом одиночестве сидел Михаил Сергеевич — он с явным безразличием смотрел какую-то странную передачу про ПТУ и на наше появление отреагировал как человек, который наконец увидел возможность отвлечься от очень скучного занятия.

— Аллочка, Егор, добрый день! — он поднялся, подошел к нам, трижды поцеловал Аллу в губы, а мне потряс руку. — Рад вас видеть. Как добрались?

— Без особых приключений, — я улыбнулся.

Старик выглядел слишком бодрым для позднего субботнего утра. Впрочем, я не знал, какое у него было расписание — может, он проснулся лишь полчаса назад и только что закончил зарядку и водные процедуры.

— Без приключений это хорошо, — радостно ответил он. — Проходите, садитесь… сейчас будет обедать — только-только блюда привезли из нашей столовой.

Меня немного удивила такая забота партии и правительства о жизни простых функционеров, но я не стал это комментировать. «Наша» — это явно какое-то предприятие Совета министров; возможно, в предыдущие мои визиты к старику сервировкой стола тоже занимались профессионалы своего дела. Кроме, конечно, самого первого раза, когда я появился у Михаила Сергеевича на пороге очень неожиданно и внезапно. У него тогда не было времени заказать в «своей» столовой что-либо подходящее случаю и времени суток.

А сейчас всё было запланировано заблаговременно, так что столовские служащие успели и приготовить нужные блюда в нужном количестве, и привезти их в приметный домик в поселке художников. В принципе, такой образ жизни мне нравился. Жаль, что простым студентам он был недоступен.

И простым рабочим тоже — им приходилось самим заботиться о хлебе насущном. Я с тоской вспомнил сервисы доставки буквально всего, к которым очень привык в будущем. Тут, кстати, было что-то подобное — выпускались всякие каталоги, но заказывать представленные в них товары надо было через почту, а потом ещё сколько-то ждать заветную посылку. В общем, никакой тебе пиццы через тридцать минут после пары минут залипания в телефоне.

Впрочем, пиццы в Стране Советов пока что тоже не было. Её можно было приготовить, конечно, но только самому — и с неясным результатом. Я, например, даже не брался.

***

— А Валентин?.. — спросил я, когда мы устроились за столом в ожидании праздника живота.

Алле снова перепало понравившиеся ей грузинское вино, старик сходу опрокинул стопочку водки, а я поначалу решил побыть трезвенником, но потом соблазнился бутылочкой «Будвайзера», оставшейся с прошлого раза. Устоять перед хорошим пивом я категорически не мог.

— Валя занят, у него дела по его… хм… профессии, — туманно объяснил Михаил Сергеевич. — Он попозже подъедет, недавно звонил, обещал.

— Ничего серьезного? — зачем-то уточнил я.

— Я ему такие вопросы не задаю и тебе не советую, — улыбнулся старик. — Не люблю слышать стальные нотки в его голосе. Как вы перенесли то, что случилось в прошлые выходные? Валя говорил, что вы вроде бы в порядке, я и сам гляжу — всё хорошо… но, возможно, вы что-то решили не говорить.

Он внимательно посмотрел на Аллу, которая засмущалась и пробормотала что-то типа «всё нормально». А потом старик перевел взгляд на меня — и я понял, что он ожидает развернутого ответа. Впрочем, прямо упоминать тюрьму на Лубянке я не решился — неизвестно, как далеко от нас находится так официантка и насколько большой у неё допуск.

— Хм… понимаете, Михаил Сергеевич, такое времяпрепровождение, конечно, не самое приятное, что можно пережить в жизни. Но нас не мучили, кормили относительно хорошо, — я приподнял полупустую бутылку, — я историю вызубрил и потом сдал её на «отлично»… даже подумываю попросить у Валентина ещё пару дней этого санатория перед алгеброй — экзамен сложный, а там ничего не отвлекает.

Старик понятливо кивнул.

— Хорошо, что вы сохранили присутствие духа и не озлобились, — сказал он. — Я знал таких людей… в прошлом… Но знал и других — для них малейший дискомфорт оказывался губительным, обнажал их самые худшие черты характера… было больно смотреть на былых товарищей, которые не могли понять… Надеюсь, вы поняли и простили. Вале я доверяю, а он говорит, что другого выхода не было.

Судя по всему, Михаил Сергеевич вспоминал какие-то случаи из конца тридцатых или сороковых. Сколько он там, в правительстве, задницу протирает? Полвека? Как раз застал всё самое интересное с точки зрения историков будущего. Но я не дал понять, что хорошо понял его слова и их потаенный смысл. Алла, конечно, читала Солженицына, но вряд ли вынесла из прочитанного истинный масштаб трагедии, происходившей в то время.

— Нам он то же самое говорил, — я кивнул. — Но тут всё очень двойственно. Конечно, хорошо, что коллеги Валентина и он сам смогли сделать то, что нужно. С другой стороны — жаль, что для этого нам с Аллой пришлось вот так…

— Да, жаль… — согласился Михаил Сергеевич. — Я не могу обещать, что подобного больше не повторится — как вы понимаете, таких обещаний вам никто не даст. Но я очень надеюсь, что нужды в подобных экстраординарных мерах больше не возникнет.

Я от всей души согласился, а сам подумал — в любом случае, если нужда возникнет, они знают, где нас искать.

***

До суперсекретной папки дело дошло только после того, как мы отведали все приготовленные в «ихней» столовой блюда, а официантка принесла нам десерт — политое клубничным вареньем мороженое-пломбир в высоких стеклянных креманках и с обязательной накрахмаленной салфеткой. По моему мнению, крахмал на салфетках был самой бестолковой растратой государственного имущества.