— Что, ваши историки не изучали, кто мог бы сохранить прежний курс?

— Могли и наверняка изучали, только я эти их работы не читал, — я не дал сбить себя с толку, но потом подумал — и решил быть чуточку более откровенным: — Я тут недавно в библиотеке изучал состав этого Политбюро. И, мне кажется, никто оттуда ничего не сможет сделать.

— Почему это? — кажется, мне удалось удивить старика.

— Большинство слишком старые, им уже ничего не интересно, жила бы страна родная… — продекламировал я.

— Возможно. А остальные?

— А остальные слишком нетерпеливые и некомпетентные.

— Это… хм… серьезное обвинение. Поясни, — потребовал Михаил Сергеевич.

— Да это не обвинение, — отмахнулся я. — Вот на примере того же Горбачева. Военное детство, потом учеба в школе, летом подрабатывал. Поступил в МГУ, на юрфак, кстати, — старик кивнул — видимо, знал эту деталь биографии будущего Генсека. — По специальности не работал, сразу пошел по комсомольской, а потом и по партийной линии. Занимался, если я не ошибаюсь, пропагандой и агитацией. Не знаю, много или мало он напропагандировал и наагитировал, но эти штуки — вещи в себе, учету и контролю не поддаются. Вернее, поддаются, но в неких абстрактных, оторванных от реальной жизни единицах. То есть решительно нельзя понять, хорошо или плохо работал товарищ Горбачев на своих должностях. В моё время ходили слухи, что его тянул кто-то из Москвы — мол, и в МГУ без экзаменов пристроили, и потом чуть ли не в КГБ пытались затащить, да Семичастный рогом уперся. Ну а про потом вы, наверное, лучше меня всё знаете. Много Горбачев наработал, когда руководил Ставропольским краем или был секретарем ЦК по сельскому хозяйству? Есть у него достижения?

Повисло недолгое молчание.

— Он внедрил новый метод уборки урожая… — Валентин потер лоб и пояснил, заметив наши взгляды: — Я в «Правде» читал. Продовольственная программа

— Отменили уже тот метод, — отрезал Михаил Сергеевич. — Как разовый эксперимент он был хорош, но постоянно его применять оказалось нельзя. Программа… Да, есть такая — и всё. Ты хорошие вопросы ставишь, Егор. Я посмотрю документы, подумаю. А кто в Москве его тянул? Об этом у вас не говорили?

— Однозначно — нет, думаю, даже если и было что-то подобное, то всё наглухо засекречено. Чаще всего Андропова называли… ещё, кажется, Суслова и Громыко.

Мои собеседники переглянулись.

— Андрей Андреевич жив… — пробормотал Валентин.

Мне показалось, что он не смог заставить себя произнести слово «пока» — но и не исключал, что мне просто померещилось.

— Жив, чего бы ему не жить, — кивнул старик. — Он мне ровесник.

Они оба посмотрели на меня, словно надеясь, что я им немедленно сообщу, когда умрет Громыко. Но я этого просто не помнил. До генсекства Горбачева тот точно дожил, это я знал безо всякой википедии, а вот что было с многолетним министром иностранных дел и «Мистером Нет» дальше — вылетело из памяти.

Я покачал головой.

— Не помню. Несколько лет точно.

— Что ж… — Михаил Сергеевич встал. — Тогда на сегодня всё. В следующий раз встретимся… пока не будем загадывать, тебе Валентин позвонит и пригласит. Егор, ты самостоятельно доберешься? Нам нужно посекретничать.

— Доберусь, конечно, — ответил я.

Чай, не маленький. Я изначально не рассчитывал, что меня ещё и обратно отвезут, как высокопоставленного чиновника. Или как секретаря райкома — кажется, это им по должности уже полагался «ГАЗ-3102», пусть и не в специальном исполнении.

***

Провожать меня вышел Валентин, но он остановился прямо на крыльце, достал своё «Мальборо» и закурил, жестом предложив мне сделать то же самое. Я повиновался, хотя мои «Ту-134» выглядели слишком плебейски по сравнению с продукцией западной табачной промышленности. Но тратить на сигареты больше определенной суммы я не хотел, да и никакого «мальборо» в свободной продаже тут не имелось, это была роскошь, доступная только избранным. Я подозревал, что такой демонстрацией своих возможностей Валентин чего-то добивается, но его цели были скрыты от меня туманом войны. Всё же я знал его не слишком хорошо.

— И как там, в будущем? — спросил он.

Такой вопрос мне уже сегодня задавали, но Валентин имел в виду совсем иное.

— По-разному, — я пожал плечами. — В чем-то лучше, в чем-то хуже. Но точно беспокойнее.

— Почему? — он смотрел в сторону своей машины, но, кажется, не на неё, а на кусок неба, который виднелся между высоких тополей.

— Есть такая китайская поговорка… даже проклятие — чтоб тебе жить в интересные времена. Вот те времена, в которые мне выдалось жить, точно были интересными. Но не спокойными.

— Покой нам и так только снится, — напомнил Валентин расхожую фразу. — Знаешь, откуда это выражение? — я помотал головой: — Блок написал. Про другое время, про другие войны, про других людей, но нам она тоже подходит.

— Вам по должности нужно беспокоиться, — ответил я. — А обычным людям нужна обычная жизнь. Без потрясений, переворотов, войн и, желательно, с полным холодильником. Ещё можно кино какое-нибудь, концерт любимого музыканта, книжку хорошую, с приключениями и любовью. Чтобы детей было во что одеть и чем накормить, чтобы были детские сады и школы. Всё остальное опционально… необязательно. А мы… я из своих шестидесяти половину… даже больше… прожил в интересные времена, и могу однозначно сказать, что мне они не нравятся. Думаю, многие мои соотечественники променяют свою интересную жизнь даже на ваш застой.

— Застой? Что за «наш застой»? — насторожился он.

— Так время, когда Брежнев правил, назвали… ну, вернее, не только это время, но и андроповское. Да и сейчас этот застой тоже продолжается.

— Но почему?! — не выдержал Валентин. — С чего так назвали-то? Какой сейчас застой?

Я покатал в уме возможные ответы.

— Да неважно, — отмахнулся я. — Это чуть позже, я же рассказывал про перестройку, ускорение и гласность. Вот по сравнению с ними это время — застой. В принципе, логично — если хочешь что-то начать перестраивать, назови старый вариант как-нибудь неприятно, чтобы людям было легче смириться с переменами. Сталинский террор, хрущевская оттепель, брежневский застой…

— Блять! — он всё-таки выругался. — Вы там, в будущем, совсем с глузду съехали?

— Не «вы», а мы, — отрезал я. — Это всё будет через год-два, так что у нас есть хороший шанс поучаствовать. Как Горбачева сделают Генсеком, так всё и начнется. Валентин…

— Да? — он ещё не отошел и ответил слегка резковато.

— Вы с Михаилом Сергеевичем сможете всё исправить?

Этот вопрос дался мне нелегко, но я понял, что действительно хочу знать ответ. Если уровень Политбюро для этих двоих недосягаем, то мне надо начинать активно готовиться к рыночным отношениям. Пока что я был слишком далеко от них, барахтался в текучке и занимался всякой ерундой. Мне же хотелось провести наши девяностые с большим комфортом, чем в первый раз.

Валентин ответил не сразу. Он снова долго смотрел сквозь деревья на синее небо, курил и как-то задумчиво выдыхал дым.

— Это сложная задача, — наконец сказал он. — Я не могу дать гарантии, что всё получится, но могу дать слово, что мы сделаем всё возможное. Сейчас главное — понять, что нужно делать. Времени действительно слишком мало, конечно…

Я мысленно перекрестился и пообещал себе, что отправлюсь на радиорынок сразу же, как только разделаюсь с зачетами. Готовиться к временам свободной торговли, находясь в армии, было бы неудобно. Хотя я знал ребят, которым армейская форма ничуть не мешала.

— Понял, не дурак… — пробормотал я, но Валентин меня, кажется, не услышал.

— Егор, я должен задать этот вопрос, — сказал он, понизив голос почти до предела. — Про себя не спрашиваю… понимаю, что ты вряд ли знаешь. Но… сколько лет отмерено Михал Сергеичу?

Я подумал, что это хороший повод рассказать про нехорошую судьбу двух управделами ЦК.

— Не знаю, честно, — для убедительности я помотал головой. — До знакомства с ним я ни разу его фамилию не встречал… или встречал, но напрочь забыл. Для меня в будущем он был бы одним из многих советских чиновников. Так-то я даже год смерти Горбачева путаю — то ли двадцать первый, то ли двадцать второй. Скорее всего, двадцать второй, они тогда кучно пошли.