Нужно ли упоминать в связи с этим о масонском влиянии? Оно существовало, вне всякого сомнения, но оно не обязательно сыграло определяющую роль: среди примерно тридцати левых политиков[312], перечисленных господином Лернером в замечательном тексте, который мы уже цитировали, говоря об эпохе III и IV Республик, можно найти всего лишь примерно шесть или семь человек, которых можно определить как масонов, следуя определению, данному ad hoc[313] в большом словаре Даниэля Лигу[314]; самым знаменитым из этих масонов был, как и следует, Эмиль Комб. Эта энциклопедия «Братьев», несмотря на свой объем, не имела претензии на то, чтобы быть исчерпывающей, но, как мне кажется, она достаточно хорошо отметила вехи тенденций. Масонство, конечно, было одним из «двигателей» южных левых сил, но нисколько не единственным.

У Красного Юга были свои достоинства (в частности, во время Сопротивления, когда его лучшие представители объединились с правыми, не замешанными в коллаборационизме). Тем более бесспорны эти заслуги, что цвета со временем потускнели, красный превратился в розовый, более или менее яркий в зависимости от места, группы, людей. Проблематичен один «очень красный» эпизод, к которому имеет отношение лишь небольшая фракция левых борцов Сопротивления, самая экстремистская для того времени. Речь идет не о чистке вообще, а о конкретных случаях — расстрелах без суда[315] в 1944–1945 годы. Будем придерживаться тех цифр, которые дает в наши дни Институт истории; возможно, они занижены, поскольку неизбежно неполные. Но в любом случае они неопровержимы в том, что отражают подлинную картину. В двадцати девяти южных департаментах (области «ок» плюс Руссильон[316]), для которых приводятся эти данные, насчитывалось 3 347 случаев казни без суда на 8 042 случаев в восьмидесяти четырех исследованных департаментах. Итак, можно утверждать, что на 34,5 % департаментов (Юг областей «ок» плюс Руссильон) пришлось 41,5 % расстрелов. Но эта «вилка», если можно так выразиться, сужается, если мы рассмотрим пятнадцать департаментов (опять же южных, все в тех же границах[317]) — в каждом из них имели место свыше ста случаев расстрелов без суда. Таким образом, мы пришли к тому (опять же по отношению к общему количеству — восьмидесяти четырем департаментам, где было совершено 8 042 казни), что в данных пятнадцати департаментах произошло 2 669 расстрелов. Другими словами, в 17,85 % департаментов, самых «мотивированных», имели место 33,19 % расстрелов. Это и есть тот самый проблематичный эпизод. В данном случае Красный Юг еще краснее, чем можно было подумать. Плотность населения в этих пятнадцати южных департаментах, о которых здесь говорится, не была в среднем выше, чем в других департаментах, где было совершено меньше расстрелов, будь то на Севере или на Юге. И однако в среднем в каждом из этих департаментов из пятнадцати насчитывалось 177,9 расстрела, и это притом что из шестидесяти девяти «более умеренных» департаментов отмечалось в среднем всего 77,9 случая казней, то есть 43,8 % от предыдущей средней цифры (южной «экстремистской»). Разница не гигантская. Но тем не менее она значимая.

Среди причин этого «переизбытка» расстрелов в некоторых частях Юга (не везде на Юге) стоит, конечно, отметить вполне понятное желание отомстить за зверства, которые совершали немцы или их приспешники. Упомянем также «атмосферу» гражданской войны, с ее прискорбными сопутствующими явлениями, в разных частях страны. «Атмосфера, атмосфера…», — говорил когда-то ювелир Арлетти. Факт заключается в том, что большое количество этих расстрелов без суда имело место до Освобождения, то есть действительно в атмосфере гражданской войны. Но этого «оправдания» недостаточно. Стоит ли также, как это было в Савойе, тот или иной взрыв насилия[318], расценивать как желание коммунистов и сочувствующих им, а также «экстремистских» элементов смутить часть местной элиты, даже средний класс и народные массы, в данном случае не только петенистов, но и просто придерживавшихся правых позиций, которые могли бы создать препятствие на пути к власти для КПФ в региональном, если не национальном масштабе? Красный Юг в этом деле не всегда являл примеры человеческой нежности. Сейчас все было бы по-другому. Другие времена, другие нравы! Из ряда вон выходящие обстоятельства, в которые был погружен Юг, объясняли такие поступки, но от этого они не становились более законными. Тот факт, что вся южная часть сама по себе освободилась в 1944 году, также внес свой вклад в неразбериху, иногда кровопролитную. Когда говорят о самоосвобождении, стоит, кстати, внести некоторые уточнения и упомянуть о том, что когда немецкие войска покидали эти территории, это позволило утвердиться там новым французским властям, иногда мало регулируемым, и не обязательно при этом присутствовали регулярные войска союзников или французской армии, чтобы навести элементарный общественный порядок. Добавим, конечно, в качестве оправдания, что в других департаментах, не имевших отношения ни к Югу, ни к Окситании, не входивших в число тех пятнадцати департаментов «ок», наиболее пострадавших, в них также совершались многочисленные расстрелы без суда: я имею в виду, например, Об и Финистер.

Рассматривая в исторической ретроспективе области «ок», такие контрастные, такие неоднородные, убеждаешься, что они хранят наследие прошлого и воспринимают новшества. Юг действительно сохранил надолго или же поздно воспринял те структуры, которые Север как политический и стратегический очаг национальной власти либо оставил в прошлом, либо перерос. Среди этих «базовых данных», чудесным образом сохранившихся и на более долгий срок, чем в других областях, в окситанской зоне, приведем, ссылаясь на то, что уже было изложено в этой книге, упорную живучесть неуступчивого гугенотского меньшинства; барочную и впечатляющую набожность братств кающихся; этому не было аналогов по другую сторону Луары, и на местах это представляло собой материализованные славные реликты Контрреформации, установившейся в Марселе и других местах в посттридентском или латинском духе. Упомянем еще о неискоренимой привязанности южан к местным политическим институтам, муниципальным и прочим, основанным на принципах представительства и децентрализма, и о их неприятии, как это показали многочисленные мятежи в XVII веке, вмешательства парижских властей в налоговую политику. Стоит также отметить ностальгические и горячие требования возвращения к католическому и монархическому прошлому, которые конкретизировались в Белый террор 1815 года; позднее установление революционных и красных тенденций, таких заметных после 1851 года, которые утвердились в таком виде в этих областях многими годами позднее, чем в северных городах; сохранение на всей территории южных провинций некоторого отставания в экономическом развитии; и, конечно, долгое время поддерживавшееся блестящее сохранение языков и диалектов «ок». Это своего рода музей, в лучшем смысле этого слова, музей живой человеческой истории, а не окаменелых останков. Итак, наследие прошлого и новшества. Республиканские и социалистические идеи более чем на протяжении целого столетия развивались в одном из своих основных направлений вокруг таких личностей, как Гамбетта и Жан Жорес; творчество Мистраля вдохновило различные течения периферийного регионализма; во французском sunbelt[319] возникал и существует поныне разнообразный образ жизни, характерный для постиндустриальной эпохи или связанный с высоконаучным индустриальным развитием.