Феодальные порядки отходили в прошлое. Их подточили, особенно на юге, крестьянские восстания начала XVII века, а еще в большей степени — генуэзский абсолютизм. Он принял антисеньориальную тактику; она напоминала действия таких крупных монархий, как Испания, Франция или Австрия, но предпринятые «простой» республикой. Но где один выигрывает, там другой теряет. Скромная торговая и судейская буржуазия, конечно, процветала (в большей или меньшей степени) в городах острова, деревня же, напротив, была отдана часто тираническим и жестоким предприятиям со стороны «principali». Окруженные вооруженными людьми, они представляли собой олигархическую мафию, усиливавшуюся благодаря незаконному слиянию самых состоятельных крестьян-собственников и потомков бывших капралов. В деревнях и даже в городах насилие, вызванное самыми разнообразными мотивами, ворвалось в жизнь. Это было дело не только мужское, но и женское; поскольку женщины привыкли с оружием в руках защищаться от берберских набегов, которые более или менее отражались, на самом деле, несколькими десятками генуэзских башен, расставленных по побережью. Последние из них, самые заметные и действительно эффективные, датировались 1619–1620 годами (А. М. Грациани). Что касается «вендетты», то она соответствовала традиционной практике пастухов, чьи кочевые обычаи подверглись притеснению со стороны оседлых земледельцев. Месть практиковалась также среди деревенских жителей во имя архаического кодекса чести и с применением всякого вида огнестрельного оружия. Генуэзские власти безуспешно пытались запретить огнестрельное оружие, но оно оставалось важным предметом торговли и постоянно применялось.
В конце XVII века и в первые десятилетия XVIII века смертность в результате насильственных действий достигла, как утверждали, 900 человек в год (цифра, конечно, преувеличена), и это в пропорциональном отношении соответствовало ежегодным потерям французов в 1914–1918 годах. В деревнях оставались представительские органы; они сохраняли за собой «демократическое» право избирать подеста и других членов муниципальных магистратур; но, принимая во внимание солидарность и пути, которыми шло объединение и разъединение местных кланов, речь шла попросту о демократии, если можно говорить о демократии, зажатой в тиски криминала. За неимением достаточного количества полицейских сил генуэзские власти, неспособные обуздать преступность, слишком часто ограничивались тем, что высылали убийц во внутренние районы Корсики. Там они беспрепятственно занимались разбоем, который очень дорого стоил людям. Многие островитяне, удаленные от общественных постов, которых мало соблазнял неблагоприятный климат в стране, избрали для себя путь эмиграции; это были пролетарии, военные, интеллектуалы, представители духовенства или торговцы. Они обосновывались в Марселе и особенно часто в итальянских городах — Неаполе, Генуе, Риме, Венеции..
Вероятно, не стоит рисовать картину в слишком черном цвете (возможно, во множестве маленьких городков на мысе Корсика и в прибрежной зоне люди жили очень спокойно). Остров, однако, постепенно становился пороховой бочкой. Поскольку более тяжелым становится налоговый гнет, следует целая серия продовольственных кризисов примерно в 1729–1730 годы, и вот восстание, даже революция, против того, что правдами и неправдами выдавалось за дорогостоящее полновластие генуэзцев. Цивилизационная деятельность, несомненна со стороны Генуи в течение всего века барокко, как это показала диссертация А. М. Грациани; но этот большой город ослабел; он не мог уничтожить ни партикуляризм на острове, ни укротить бешеную оригинальность корсиканских организаций, так непохожих на системы, которые можно было найти в Лигурии или Тоскане. Тем не менее Генуя, еще раз повторим, провела или заставила провести большую работу в своей колонии: посадку деревьев (каштанов, цитрусовых, тутовых деревьев и др.), доступ крестьян к собственности благодаря долгосрочной аренде; раздачу книг для сельскохозяйственного образования, «ввоз» сельскохозяйственных рабочих из Италии, бурный экономический подъем Баланьи, Кастаниккии, области Бастии. Это все, конечно, имело сильное позитивное воздействие, но ни в коей мере не помешало подняться ветру мятежа. В истории есть множество других примеров того, как народы оказывались бесчувственными к «благодеяниям», которыми их пыталось осыпать центральное правительство…
…В самом начале корсиканский мятеж принял форму крестьянской войны, «жакерии» старого режима, направленной против налогов. Мы видели такие примеры в Бретани, Стране басков, Руссильоне и в других местах. Из-за плохого урожая многие люди, обложенные податями, выступили против налогов, которые Генуя подняла, стали нападать на города и прибрежные генуэзские поселения, пытались изгнать с Корсики малочисленных греческих колонистов, вечно служивших козлами отпущения. Это воскрешает в памяти выступление «картузов» или «заколок» против «париков». «Грызущие каштаны» из внутренних областей страны ополчились на приморскую и прибрежную элиту. Однако очень скоро городские верхи, или «principals, в свой черед вступили в игру. Можно подумать, что это была Фронда, начавшаяся как волнения черни и продолжившаяся затем в виде парламентского, дворянского и княжеского восстания. А также можно подумать даже о Французской революции… Итак, монахи поддержали мятежи. Теологи оспаривали генуэзское владычество, руководствуясь томистской теорией (или теорией Фенелона) об общем благе, противоречащей догмам абсолютизма, которые до того развивал Боссюэ. Требования вышли за рамки исключительно народных нужд: люди желали снижения денежного налога и подати на соль, но также требовали официального права на ношение оружия; люди хотели дворянских и баронских титулов для представителей элиты и прекращения дискриминации по отношению к корсиканцам при распределении постов в армии, правосудии, церкви. Наконец, люди просили свободы экспортной торговли сельскохозяйственной продукцией страны с континентом. Все это было вполне обоснованным. В ответ на это на Корсике высадился австрийский экспедиционный корпус, пришедший на помощь своим генуэзским союзникам (лето 1731 года). Последствия этого оказались неожиданными: германское вмешательство несколько умерило требования. Это длилось недолго. После 1733 года вновь вспыхнули выступления против Генуи, тем более что со стороны этого города солдаты были малочисленны, а сборщики налогов вызывали особую ненависть. В итоге Генуя оказалась слишком слаба, чтобы продолжать править. Силы кланов довершили разжигание мятежа. Руководители восстания поставили себя под покровительство Святой Богородицы (Salve Regina) и раздали друг другу громкие титулы — Знаменитейший, Светлость, Королевское высочество. В 1736 году имел место героико-комический и почти карнавальный эпизод с королем Теодором. Он был авантюристом, выходцем из немецкого мелкого дворянства, бывшим пажом «Толстой Мадам» из Пале-Руайяль; затем Теодор примкнул к эмигрантам в Ливорно; он высадился на Корсике и объявил себя королем, пользующимся любовью крестьян. Он назначил канцлера, маршала, казначея, поставив своих людей на эти три главные должности. Подданные нового монарха не всегда были на высоте своего повелителя. Спустя несколько месяцев Теодор покинул Корсику и оставил недавно введенные знамена с головой мавра. Он оставил там несколько друзей, с которыми его связывали ностальгические воспоминания; впоследствии он тщетно пытался вновь высадиться в своем бывшем «королевстве».
От гротеска переходим к серьезным вещам. Между 1738 и 1741 годами произошла первая французская интервенция. В принципе, она была направлена на то, чтобы поддержать законную власть генуэзцев против мятежей; на самом деле, она явилась подготовкой к захвату. С 1735 года французский министр Шовлен планировал все: с помощью системы продажи с правом выкупа в установленные сроки[164] остров должен был попасть в зависимость от королевства Людовика XV. Первое вторжение, таким образом, было совершено под руководством генерала и будущего маршала Майбуа, члена семьи Кольбертид. Он был опытным военным и сыном видного финансиста Демаре и привлек на свою сторону администрацию. Он показал пример (и он тоже) умеренности. Второй французский экспедиционный корпус обосновался на Корсике между 1748 и 1752 годами. Им руководил маркиз де Кюрсей, который принял на себя функции интенданта Старого режима; Кюрсей с переменным успехом поддерживал экономику и культуру; ему удалось составить на побережье и даже в горах «французскую партию», которая заняла конкурирующую позицию по отношению к мощному антигенуэзскому движению, вскоре ставшему паолистским: враги Генуи (и Франции) продолжали сохранять прочные позиции во внутренних районах страны, притом что им не удавалось доминировать в прибрежных городах и приморских крепостях.
