Что касается религиозной (и антирелигиозной) жизни в Северном Ёскади, то начиная с 1567–1569 годов королева Жанна д'Альбре решила навязать, не без принуждения, бескомпромиссный кальвинизм своим подданным в Беарне и Нижней Наварре. Беарнцы, чья культура была более проницаемой для влияний, согласились, часто неискренне, принять новую доктрину. Баски же, сильные своей языковой изоляцией, остались стойкими перед инициативой дамы из По. Они не чувствовали срочной нужды избавиться от католицизма. Однако, Жанне и ее преданному слуге Жану де Лейцаррага мы обязаны появлением перевода на баскский язык Нового Завета, сделанного на основе французского протестантского варианта. Эта основная публикация, появившаяся на свет… в Ла Рошели в 1571 году, явилась одним из первых памятников письменной литературы на местном языке в западных Пиренеях.
Примерно сорок лет спустя религиозные противоречия обозначили удивительный контраст между Южным Ёскади и Северным Ёскади. Два баска с юга, Игнатий Лойола и Франциск-Ксаверий, — один основал Орден иезуитов, а второй обеспечил ему мировую славу (в Азии, в частности). По правде говоря, эти два человека не были озабочены тем, к какой национальности они изначально принадлежали в дни своего детства; и наоборот, в Байонне, городе если не баскском, то, по меньшей мере, наполовину замешанном на языковой принадлежности к северным баскам, появились некоторые из первых ростков янсенизма. Одним из первых адептов этой доктрины был Дювержье де Оран: он родился в маленьком главном портовом городе будущего департамента Пирене-Атлантик в 1581 году, и он зашел так далеко, что на несколько лет (1612–1614) поставил своего друга Корнелиуса Янсена («Янсениуса») во главе колледжа в Байонне. Байоннская семинария Ларессор оставалась еще при Людовике XV «зараженной» августинианством. Истоки различий в судьбах этих двух регионов, выходящих за масштабы регионов, очевидно, идут издалека. С одной стороны — Пор-Рояль и Париж, с другой стороны — Мадрид и Рим, через посредничество Корнелиуса Янсена и Игнатия Лойолы, тянули каждый в свою сторону паству по обе стороны Пиренеев. Обеим сторонам пришлось приспосабливаться, каждой для своих целей, к специфическим требованиям той или иной доминирующей культуры: испанскому и иезуитскому влиянию в Бильбао, французскому и склонному к янсенизму обществу в Байонне.
Меньшей славой пользовалось дело о колдовстве, разразившееся в 1609 году в Лабуре; и во время этого дела проявилось истинное отношение в регионе к местным, или «обобщающим» властям. Случаи колдовства здесь, как и в других местах, сами по себе не были чем-то необычным. Но кажется, что в 1609 году конфликты между кланами в Сен-Жан-де-Люс, между двумя основными группировками, между отстраненными от муниципальной власти и ее держателями, сподвигли их главных действующих лиц к тому, чтобы выдвигать друг против друга серьезные обвинения. Королевская власть в лице своих представителей на местах не преминула вмешаться в это дело, будто бы всего лишь с целью подтвердить свои полномочия. Напротив, духовенство данного диоцеза и испанская инквизиция (по другую сторону границы) показали себя беспристрастными и с пониманием отнеслись к подозреваемым. Французские власти передали дело Пьеру де Ланкру, судье из Бордо, чьи предки-баски достигли успехов в торговых делах. Де Ланкр был безжалостен и страдал навязчивыми идеями; он взялся за дело с удивительным усердием и показал себя виртуозом в области пыток и казней. Жертвами его преследований стали в нескольких случаях, но таких было меньшинство, не сравнимое с остальными, настоящие колдуны и колдуньи; они до того беспрепятственно жили на земле, где господствовала древняя культура, и рационализм, идущий из Франции, был от них еще далек и не успел «модернизировать» эти земли. На местах люди были немногим менее жестокими, чем судьи, к тем, кого они подозревали в сверхъестественных способностях. В отношении колдунов люди легко устраивали погромы, более или менее спонтанные, с убийствами, незаконные, и они были еще более опасными, чем те законные процедуры, конечно, жестокие и мучительные, которые проводил де Ланкр. К большому облегчению, после 1622 года ситуация стала более спокойной. Судьи перестали надоедать «волшебникам», которые, однако, продолжали свою тайную деятельность, как в Лабуре, так и в других местах, отныне не рискуя подвергнуться издевательствам или быть «поджаренными».
Шабаши и костры перестали нагнетать страсти в этой маленькой стране. Лабур, однако, полностью не успокоился: в царствование Людовика XIV и Людовика XV на местах люди постоянно жаловались на налоговый произвол властей, будь то новые или старые подати; а еще из-за налогового права на кожи, табак, нотариальные акты; и наконец, из-за продажи недавно организованных предприятий, которые жители Лабура пытались сбыть по завышенным ценам, требуя денежной суммы за «соглашение о повинностях», установленное раз и навсегда. Билцар, в свою очередь, любой ценой пытался сохранить свое существование; королевские представители пытались повлиять на ход процедуры выборов в этот орган, но их полное незнание местного языка нимало не способствовало таким попыткам манипуляций сверху.
Отсутствие дворян (которые, как кажется, были малозаметными для народа) и духовенства на собраниях Блицара вызывало, помимо всего прочего, постоянное негодование со стороны представителей администрации. Их, происходивших из других провинций, королевская власть «забросила» в эти места. Итак, в глазах этих людей присутствие двух привилегированных сословий должно было быть само собой разумеющимся на любом региональном собрании, претендующим на звание представительного органа. Возможно, баски в этом предвосхитили знаменитую фразу Сиейеса: «А что такое третье сословие?» В Лабуре же третье сословие уже было если не «всем», то, по меньшей мере, центром всего.
В Суле обозначились вначале значительные противоречия между сообществом баскских общин, состоявших поголовно из католиков, и парламентом (беарнским) Наварры, который основал Людовик XIII с резиденцией в По; этот высокий судебный орган в большинстве своем состоял из гугенотов; такова была воля Его Величества, в противовес, или по принципу «ты мне, я тебе», чтобы вновь ввести королевской волей в 1620 году католицизм в Беарне (эта область со времен Жанны д'Альбре оставалась практически под монопольным контролем гугенотов). Поэтому национальные вопросы, какими бы незначительными они ни были в данном случае в Суле, не дожидаясь современных кризисов (посмотрите на ситуацию в Ирландии), самым запутанным образом переплелись с религиозной борьбой.
Около 1691 года вопрос о По изменился: парламент в По стал на 100 % католическим благодаря политике увольнений, которую проводил Людовик XIV. Жители Суля, преданные католицизму, смогли наконец, без церемоний, принять королевский указ, изданный в том году; в этом указе их освобождали от защитной эгиды, которую разворачивал над их головами парламент Бордо, и передавали их в ведение наваррского высокого суда в По, территориально находившегося ближе. В свою очередь великодушные судьи из По согласились отныне использовать местные обычаи Суля для разбора любого спорного вопроса именно в этом районе.
Давление централизации стало чувствоваться несколько позже, во время кризиса 1727–1733 годов; в этот самый период Сильвье (полуавтономное представительное собрание простолюдинов в Суле) перестало существовать из-за враждебных действий со стороны королевской власти (правителя и интенданта); королевскую власть в данном случае поддержали дворянство, духовенство, некоторые именитые горожане. В данном конкретном случае, против обычного, монархический централизм не был направлен против дворян: напротив, он обрушился на учреждение, включавшее в себя местных простолюдинов.
Начиная с XVII века репрессивная деятельность против местных свобод породила в противовес «различные движения»: с 1650 по 1660 годы Шурио, лабурский синдик в Блицаре, спорил с Уртюби, честолюбивым бальи, поддерживавшим интендантскую службу Гиени и парламент Бордо, фуражиров деятельности монархии. Справедливо отметить также, что Блицар шел по пути вырождения. Накануне революции 1789 года он был в полном упадке.
