Очень интересным для понимания аграрной борьбы (в Бретани) с 1920–1930-х годов становится рассмотрение противостояния Гебриана и Манселя. Аббат Мансель, также «родом с полуострова», тоже к 1920-м годам собирает в Федерации западных крестьянских профсоюзов «земледельцев-хлеборобов» своей родной Бретани, другими словами, владельцев обрабатываемых угодий, собственно исконно бретонских крестьян: таким образом, священник отказывается от «классового сотрудничества» между арендодателями (собственниками земли, часто «голубых кровей») и нанимателями (фермерами). И напротив, именно за такую кооперацию ратует, в частности, в Финистере, Эрве Бюд де Гебриан. В начале аббат Мансель одержал несколько побед. Его «Федерации» удалось даже взять верх на некоторое время над организацией «Герцогов», как называли аристократов-аграриев из Финистера, сторонников Гебриана. Но аббат, пользуясь поддержкой своих сторонников и христианских демократов, имел в числе своих противников «Аксьон франсез» и высшее духовенство: «Не доверяйте этим крестьянским лигам (аббата Манселя), — коротко заявил в то время преподобный Шаро, кардинал-епископ Ренна, превосходящий по иерархии аббата. — Раз они не могут ужалить ваши профсоюзы (крестьянские), они стремятся оплестись вокруг них змеиными извивами. Единственное, что поддерживает Церковь, — это доктрина Иисуса Христа которая рекомендует союз между классами[83]». На самом деле перед лицом Гебриана Мансель не имел достаточного веса. Возможно, это результат первой волны антиклерикальной политики? Замок, как это ни необычно, стал преобладать над домом священника. Это из-за того, что служба «Ландерно», основанная незадолго до четырнадцатого года вдохновляемая Гебрианом (это департаментская служба Финистера по сельскохозяйственным кооперативным движениям и профсоюзам), работает с рационализмом, присущим крупному экономическому организму: она продает сортовые семена и зерно, сельскохозяйственную технику производителям, покупает оптом и перепродает в розницу удобрения… Эстафету «Ландерно» приняли, уже вне рамок местного дворянства активисты молодежного аграрно-христианского движения, исконные крестьяне, такие как Марсель Леон и Алексис Гурвеннек: с 1950-х годов в их руках сосредоточилась власть в службе Ландерно. Они были то организаторами жестких манифестаций, то «королями артишоков», и, сумев управлять путями сбыта своих основных продуктов, начиная со времени правления Помпиду, они удачно сумели вновь выплачивать крестьянам-производителям часть чистой прибыли, до того времени уходившую в руки торговых посредников.

Можно ли говорить о бретонских крестьянах наших дней и даже предыдущих эпох (первая служба «Ландерно» была в эпоху модерна), упоминая лишь об их синдикализме, насколько бы он ни был горячим? В общем, речь идет только о «надстроечной структуре» со всеми свойственными таким структурам достоинствами и недостатками. Для любителей нижеследующих структур монография нисколько не потеряла своей привлекательности, а деревня — своего блеска. Плозеве Эдгара Морена и Андре Бюргьера, в бухте Одьерн и по всей Бретани, где носили бигудены[84], остается с этой точки зрения вынужденным пунктом высадки, которому следует бросить якорь в исконной Бретани, как аграрной, так и постаграрной. Плозеве — это прежде всего демография: около 1800–1820 годов в этой местности «возрастная пирамида» была небольшой на вершине и просторной у основания: было огромное количество молодежи и малое число стариков. Спустя полтора века эти пропорции изменились с точностью до наоборот. Конечно, сыграли свою роль военные потери Первой мировой войны. Но последовавшие за всемирной катастрофой десятилетия также не принесли улучшения: эмиграция, падение рождаемости, старение населения. В 1975 году Плозеве был городом стариков.

Однако в XIX веке демографический взрыв доброго старого времени привел к делению территории по фламандскому, если не китайскому, образцу. Поля делились между людьми до предела. И на этих кусочках земли, небольших по протяженности, влачили свое существование местные фермеры, называемые «доманъе» (владельцы наделов). И не всегда их жизнь была праздником. Сыновья иногда оказывались беднее отцов, из-за все того же деления земельного угодья при получении наследства, что лишь отчасти компенсировалось благодаря росту, медленно идущему в течение веков, доходности сельского хозяйства.

В XX веке ситуация кардинально меняется. Население становится более плотным, а деятельность — более разнообразной. Собирают морские водоросли, ловят лангуст, производят бруски соды. В мастерских, в топках, в садах и на заводах начинают производить кружево, выращивать зеленый горошек, готовить макрель в белом вине. Развитие системы бакалейных лавок с баром и продажей газет (которой позже составило конкуренцию телевидение) символизировали их обогащение или хотя бы снижение уровня общей бедности. Происходило всеобщее приобщение к культуре, а в некоторых случаях и к алкоголю: «Уэст-Франс» и кофе с алкоголем захватывают местность. Во всем этом проявляется повышение уровня жизни. Даже в неимущих семьях наблюдаются постепенные изменения к лучшему. Они касались той бедности, как ее понимали раньше. Например, находившиеся на самом низу социальной лестницы Плозеве три неженатых брата в 1930-е годы имели в своем жилище пол из утрамбованной земли и спали на кроватях с соломенными матрасами. Однако эти братья в 1935 году купили себе велосипед, в 1947 году — картофелекопалку, в 1950 году — газовую плитку. Смехотворные «новшества», подумаете вы… но в 1950-е, а особенно в 1960-е годы современный комфорт (вода из раковины, бытовая техника) осуществляет свое триумфальное восхождение в городах, а затем в деревнях, где любят модернизацию… стратегия выживания несколько стирается перед стратегией комфорта[85]…

Плозеве — это также конфликт между красными и белыми. Если говорить о земледельцах, то мы имеем в наличии антагонизм или, по меньшей мере, контраст между красными, мелкими и старыми с одной стороны и белыми, крупными и молодыми с другой: обновление сельского хозяйства на местах проводилось, на самом деле, молодыми земледельцами, католиками и прежде принадлежавшими к правым силам, и именно они управляли наиболее крупными земельными наделами, в то время как мелкие земледельцы «из левых» долгое время оставались в состоянии технической отсталости, которая, ко всему прочему, прикрывалась прекрасными секретами ремесла и традиционной ловкостью. В общем и целом, со времен Французской революции Плозеве был островком красных республиканцев в Бретани, долгое время остававшейся «белой» и роялистской. Откуда идет эта тяга к «красным»? Что это, ошибка Церкви? Именно об этом и заявляли. Утверждали, что при старом режиме она обирала жителей Плозеве до нитки, налагая на них непосильную десятину. Возможно, отсюда и пошло сто лет спустя народное недовольство? Стоит, однако, напомнить, что в Англии десятина сохранилась до XX века, но в этой стране не наблюдается ничего похожего, или совсем немного… И к тому же до 1789 года Плозеве был независимым и населенным преступниками. Город не подчинялся никакому сеньору. Не было местной сеньории! Местное население, таким образом, давным-давно (?) уже вступало в конфликты с духовенством, которое в своих ответных действиях в период с 1814 по 1914 годы показало себя невероятно неуклюжим. Время от времени епископ лишал жителей Плозеве, этих «безбожников», местного священника, таинств и даже рождественской мессы. Этим он думал их «обуздать»… Естественно, все это производило эффект бумеранга. Но, вероятно, убедительным объяснением, столь дорогим для Андре Бургьера, послужит то, что династия именитых граждан «красной» направленности, Ле Бай, учредила в городе светскую школу, дающую образование от начального до высшего. Примерно до 1920 годов они сделали свое дело в пользу левых сил. Одновременно они стали собственниками значительных земельных угодий. Они оторвали жителей Плозеве от того, что у них еще оставалось от «обскурантизма».