Первая функция, в частности, относится к царствованию, жречеству, регулированию; ее держит в своих руках Дагда, бог-друид; в частом виде царская роль, как ни парадоксально, возвращается к воину Нуада. На втором месте стоит функция воина в чистом виде, которая превращается в царскую роль, конечно, регулирующую и распределяющую, но она занята как раз (в этой воинственной религии никто никогда не считался слишком вооруженным!) полководцем Нуада, который сам не сражается, но следит, как хороший верховный главнокомандующий, за военными действиями. Его начальник штаба» — Огм («победитель»), он также больше полководец, чем сам по себе воин. Наконец, герой Кухулайн напрямую тратит свои силы в рукопашном бою в кровавых схватках. Что касается третьей функции, то она имеет отношение к хозяйству, плодородию, и то, и другое находится на службе двух предыдущих функций. Она воплощается главным образом в божествах различных ремесел (кельты и вправду были очень хорошими ремесленниками). Среди них на почетных местах можно обнаружить кузнеца Гойбниу, мастера по бронзе Кредне и плотника Лухта, поскольку как дерево, так и металл были основными материалами для народов, родственных бретонцам и для самих бретонцев. Странно, но среди этих богов не представлены сельскохозяйственные божества, несмотря на то, что кельты, как островные, так и живущие на полуострове, были изначально превосходными скотоводами[71].
Был ли все-таки в Бретани «золотой век» или даже два столетия процветания? Если и правда был, то эти прекрасные двести лет пришлись, удивительная вещь (?), на период во время и после политического процесса французской аннексии, на тот период, о котором мы только что рассказали, и который современные местные националисты рассматривают как источник всех бед и несчастий их региона. На самом деле, в этот период попали в основном шесть или семь поколений, живших с 1465 по 1675 годы (в этот последний год произошло восстание Красных колпаков, что послужило поворотной датой, надолго обусловившей политическую ситуацию). Как раз в этот период протяженностью в двести десять лет происходил постепенный значительный рост населения: в последней четверти XVIII века армориканское население достигло отметки в 1 800 000 человек, то есть 8,6 % населения Франции. Конечно, войны Лиги в конце XVI века принесли много несчастий, вплоть до того, что они свели на нет этот рост населения, который впоследствии как ни в чем не бывало возобновился в новый период, наконец мирный, когда царствовал Генрих IV. В общем и целом, глобальное явление долгого роста населения можно назвать позитивным: оно объясняется ранним возрастом бретонских женщин к моменту их первого замужества: этот возраст приходится на 22–23 года в XVI и XVII веках против 25–26 лет на остальной территории королевства. Период роста населения, завершившийся в континентальных районах Франции к 1560 году, смог таким образом продолжиться в течение еще целого столетия на полуострове. Он стих только к концу царствования Людовика XIV, а затем в XVIII веке, когда бретонки решили выходить замуж поздно, как это делали уже с конца эпохи Возрождения их нормандские или бургундские современницы. Большие города, такие как Нант, Ренн (45 000 жителей в XVII веке), Сен-Мало (25 000 в 1705 году) развиваются необыкновенно бурно по сравнению с городами кельтской нижней Бретани, которые остаются небольшими.
Независимо от подобных нюансов в регионе, общий рост бретонского населения происходил не без кризисов, связанных с внезапной массовой смертностью (назовем их «неожиданными осложнениями»? на этот раз это выражение буквально точное). Среди них, помимо эпидемий чумы во времена Валуа и первых Бурбонов, фигурируют дизентерия 1639 года (смертоносная) и голод 1661–1662 годов. Общая демографическая ситуация в долговременном рассмотрении от этого не слишком пострадала. Но люди и семьи, получившие удар в виде такой ужасной эпидемии чумы или дизентерии, в этой ситуации получили свою огромную долю страданий. Нижняя Бретань все еще оставалась менее урбанизированной, следовательно, там лучше питались, поскольку благодаря морю она была богата различными ресурсами; ее меньше затрагивали продовольственные кризисы, происходившие, когда в регионе наступало тяжелое положение, чем «верхние» районы Нанта, Ренна, Шатолена.
Если рассматривать в подробностях фазы кризисных испытаний, то их можно разложить на знаменитый «трехчлен» — война, чума, голод. Первая фаза мало коснулась населения полуострова. Долгий двухсотлетний, даже трехсотлетний, период «французского мира» (1491–1793) пришел на смену временам войн местных герцогов, которых несчастливое стечение обстоятельств многократно принуждало вести боевые действия по собственной инициативе или из-за монархов династии Валуа. Отныне театр военных конфликтов удаляется от берегов Куэснона и перемещается в прирейнские долины и на берега реки По. Грех было бы на это жаловаться в Морле, Кимпере, Сен-Бриёке. Одно лишь осложнение, но крупное, серьезно подрывает — но не навсегда! — период нескончаемого мира: войны Лиги в 1588–1595 годах, даже в 1598 году, наносят мощный, скажем так, но непродолжительный удар по экономическому и демографическому развитию полуострова. Эти войны явились в данном регионе местным продолжением, гораздо более коротким, религиозных войн, которые к востоку оттуда разоряли королевство в течение тридцати пяти лет.
Во время многочисленных эпидемий чумы, как, например, тяжелые вспышки в 1629–1632 годах, принимались особые меры, не более и не менее эффективные, чем в других регионах. Вину сваливали на дыни, которые, состоя большей частью из воды, поддерживали «влажную» среду, считавшуюся благоприятной для развития эпидемии (?). Больных изолировали в специальные бараки, называемые «санитатами». Именно здесь велась тройная служба (этот факт очаровал Жоржа Дюмезиля, охотника за проявлением структур с тройным назначением): по трое священников, хирургов, вооруженных ножами вместо шпаг, и наконец, слуг, которые по мере своих возможностей заботились о больных. Последних кормили великолепными цыплятами, их тогда еще не расстраивал избыток гормонов. Процессии, колокольный звон были призваны изгнать вирусное бедствие силой молитв. Города влезали в астрономические долги, чтобы раздобыть себе олений рог или другое подобное чудодейственное лекарство. Монахи-капуцины прославились благодаря своему мужеству и благочестию. И наконец после 1650 года прогресс в методах изоляции (карантин, санитарный кордон), получивший поддержку монархической централизации, помог отправить Белую даму (чуму) дальше на восточные территории, отвести ее от Бретани и даже от Франции. Марсельская чума 1750 года была лишь далеким сигналом тревоги.
Голод, более свирепый в Ренне, менее тяжелый в Дуарнене, заставил о себе говорить в 1531, 1562, 1596, 1630, 1661 годах… В этой провинции, обычно хорошо снабжаемой продовольствием, настоящей житнице, с этим Незваным гостем кое-как боролся парламент, в то время как в этом вопросе эшевены показали себя медлительными и неэффективными. Продовольственные бунты, во время которых толпа пытается взять в свои руки распределение хлеба, были достаточно немногочисленными в бретонских областях; бретонцы обычно показывали себя консервативными людьми, спокойными, противниками уличных беспорядков. Периодически повторяющиеся голодные годы и дороговизна способствовали, тем не менее, увеличению количества бедняков и их распространению по региону. Отсюда тот факт, что неизмеримо растет роль приютов для бедных в XVII веке в Бретани; они развивались в том же темпе, что и подобные заведения в остальных районах Франции, и это указывало на значительные изменения и существенный общий прогресс по сравнению с чисто благотворительными действиями прошлых времен, например, с практикой, существовавшей в Ренне или Ванне в Средние века.
В своем роде Бретань ни в коем случае не являлась аутсайдером в развитии различных сфер, в том числе организационной, по сравнению с другими французскими регионами в постсредневековый период. Ее развитие шло даже очень энергично, и этот период продлился дольше, чем в других провинциях. С этой точки зрения убедительные доказательства можно найти в экономической области, в частности, в секторе морской торговли: треска и мех в огромных количествах вводились с Новой Земли и из Канады. Армориканские корабли совершали транзитные перевозки соли из Бурнёф и итальянских квасцов. Триста баркасов ловили сардины, а затем отправлялись к югу вплоть до Средиземного моря; устрицы из Канкаля в некоторой степени помогли покрыть недостаток хлеба в неурожайные годы. Наличие около шестидесяти гаваней в Бретани свидетельствовало об отсутствии централизованных портовых структур, что имело место также в Лангедоке и Провансе, как и в Арморике. Появилась, однако, некоторая тенденция к возвышению Нанта и особенно Сен-Мало, чья завораживающая звезда в то время начинала свое восхождение. Внезапно благодаря экспорту продовольственных товаров и текстильной продукции из бретонских бухт, в ответ на ее побережье и даже во внутренние районы обрушился целый денежный поток. В период с 1551 по 1610 годы 35 % французских серебряных монет были отлиты в государственных мастерских, или на «монетных дворах» в Ренне и Нанте. Удивительное превращение для провинции, население которой едва ли составляло десятую часть жителей всего королевства.
