Обычно ритм лирических стихотворений изображают так: |—UU|—UU|—UU и т. д. Если бы мысли обозначались в них через единицу, а бессмыслица через ноль, то иногда это выглядело бы следующим образом. 000|000|000.

Немецкие общества устанавливают премии за лучшую трагедию; наша родина, по-видимому, не страна трагедий. Почему они не установят хотя бы один раз премию за философское произведение — например в духе Лукреция[268] — или же за стихотворение в таком же роде на тему об электричестве? Я думаю, что это учение можно было бы изложить с большой силой, весьма возвышенно и притом осмелиться на то, на что нельзя осмелиться в философском трактате.

Достаточный материал для молчания.

Разливать чужое вино по бутылкам и при этом под легким хмельком воображать, что оно твое. Нечто подобное делает большинство немецких писателей.

В произведениях знаменитых писателей, но посредственных умов находишь в лучшем случае то, что они хотят показать каждому. Напротив, в сочинениях мыслителя систематического, охватывающего своим умом все, видишь постоянно целое и связи. Первые ищут и находят свою иголку при свете спички, которая скудно освещает лишь небольшое пространство вокруг себя, между тем как другие распространяют свет, который озаряет все кругом.

Мне кажется, что в сравнении с англичанами разум немцев удерживает их от поступков, которые не следовало бы совершать. Немец, например, в некоторых случаях потому не смеется, что знает, что это неприлично, тогда как англичанину даже и не приходит в голову засмеяться.

Наши романы и комедии привиты, собственно, чужими черенками. Лишь немногие вырастают из семян.

Его лоб следует заклеймить раскаленным железом историка.

Безыскусно — еще не безвкусно.

Кто-то при чтении «Мессиады»[269] постоянно перескакивает через строчку, и все же это место вызывает восхищение.

Мы немцы, обладаем стилем, похожим на метиса[270].

Я рассматриваю рецензии как своего рода детскую болезнь, которая постигает в более сильной или более слабой форме новорожденные книги. Бывает, что наиболее крепкие от нее умирают, а слабенькие часто выживают. Иные же и вообще не заболевают ею. Часто пытались предотвратить болезнь путем амулетов — предисловий и введений — или же сделать прививки путем собственных суждений, но это не всегда помогает.

Жалуются на ужасающее количество плохих произведений, выходящих к каждой пасхальной ярмарке; а я решительно этого не вижу. Почему критики говорят — «надо подражать природе»? Наши писатели и подражают природе, и следуют при этом своему инстинкту, так же как и великие; а скажите на милость, что делать живому существу, как не следовать своему инстинкту? Посмотрите, например, на вишневые деревья, сколько вишен созревает на них? Меньше одной пятидесятой, а остальные опадают незрелыми. И если вишневые деревья печатают макулатуру, то кто же может запретить это людям, которые все же лучше, чем деревья? Да что, говорю я, деревья, разве вы не знаете, что из всех людей, которых ежегодно выпускает в свет «производящая» публика, более умирает, не достигнув и двухлетнего возраста? Как с людьми, так и с книгами, ими написанными. Вместо того, чтобы жаловаться на чрезмерное писательство, я преклоняюсь перед данным свыше миропорядком, который всюду стремится к тому, чтобы из всего, что рождается, большая часть превращалась в удобрение и в макулатуру, являющуюся тоже своего рода удобрением. Одним словом, Германия — подлинный книжный рассадник для всего мира и его оранжерея, и пускай садовники, — я разумею книгопродавцев, — говорят, что хотят.

Когда он излагал собственные размышления, то он был аккуратно одет в шлафрок с длинными рукавами, как и большинство людей. Когда же он делал выписки из описаний путешествий о нравах различных народов, то он писал, одетый как пекарь или мясник, — в жилете, засучив рукава. Так же работают и сапожники. Это было прелестно.

Заслуга большинства знаменитых немецких писателей — это заслуга рафинировщиков сахара, выращенного и сваренного другими нациями.

От способа выражения зависит столь многое, что, по моему мнению, даже о самых банальных вещах можно высказаться так, что подумаешь, — сам дьявол внушил это.

Я полагаю, что даже лучший копировальщик или график не сможет хорошо воспроизвести какую-нибудь голову или фигуру, если оригинал положат перед ними в перевернутом виде и потребуют от них, чтобы они во время работы ни копию, ни оригинал прямо не ставили. Таким образом, становится ясным, что делает художник, копируя лицо: он всегда читает целое и, имея перед глазами духовный образ этого целого, набрасывает его отдельные черты в мгновенном вдохновении, если можно так выразиться, не осознавая этого, и копия становится верной. Можно заключить, что подобное чтение в целом, обобщение необходимо в каждом деле и отличает талантливого человека от заурядного. При командовании армией, установке больших механических сооружений, при больших финансовых операциях глубочайшие теоретики часто оказываются жалкими исполнителями. Они всегда слишком ясно видят перед собой какую-нибудь деталь, нечто необычное, известное лишь немногим, только что открытое и трудное, и они забывают о легком, повседневном, а именно оно всегда или по крайней мере в большинстве случаев и является главным...

Во всем должен быть определенный смысл, некий общий взгляд, который, как бы являясь душой целого, должен его направлять.

Кто сумел бы подражать как следует, подражать не станет.

Плохая награда для родителей, если юнец, на которого потратили деньги, в конце концов становится поэтом... Родители, которые замечают, что их сын хочет сделаться профессиональным поэтом, должны пороть его до тех пор, пока он либо не бросит стихоплетства, либо не станет великим поэтом.

То роковое обстоятельство, что писатели вынуждены печатать свои произведения на том же самом материале, из которого делаются и фунтики для пряностей, служит для некоторых из них еще большим препятствием на пути к славе и бессмертию, чем зависть и злоба всех критических журналов и газет.

Более странный товар, чем книги, едва ли сыщется на свете. Их печатают и продают люди, которые их не понимают, их переплетают, критикуют и читают люди, которые их тоже не понимают, да, пожалуй, они и написаны людьми, которые их не понимают.