Разве нет никакой разницы между справедливостью и живодерней?
Они совершают подвиги, а мы переводим рассказы об этом на немецкий язык.
Если бы когда-нибудь в мире начали совершать только необходимые дела, то миллионы умерли бы с голода.
В словах vox populi, vox dei[12] содержится больше мудрости, чем обычно влагают сегодня в четыре слова.
...Я полагаю, что было бы не вредно, если бы каждый крестьянин поучился по меньшей мере с полгода...
Все зло мира часто объясняется неразумным почитанием старых законов, старых обычаев, старой религии.
Если немец изобретет машину, разве кто-нибудь его за это наградит? Уже хорошо, если милостивый камердинер пообещает всеподданнейше показать князю ее модель, которая впоследствии разделит судьбу рождественской игрушки для детей, камердинера. Книги расходятся еще довольно хорошо, но продукты нашей технической мысли мы пока не в состоянии выгодно вывозить за границу.
Если бы когда-нибудь рот захотел есть больше, чем могут заработать голова и руки, то я бы его заткнул, и навеки.
Я убежден из многолетнего опыта, что важнейшие и самые трудные дела в мире, приносящие больше всего пользы обществу, дела, благодаря которым оно живет и существует, совершаются людьми, зарабатывающими от 300 до 800 или 1000 талеров. Для большинства же должностей, дающих от 20 до 100 или от 2000 до 5000, можно было бы вполне успешно после полугодового обучения приспособить любого уличного мальчишку. И, если опыт не удастся, то причину следует искать не в недостатке его знаний, а в неумении скрывать этот недостаток за подобающей миной.
Вот уже двенадцать пасхальных ярмарок я наблюдал молча твое озорство, сластолюбивая, избалованная, неблагодарная родина, и не говорил ни слова! Часто, когда справедливое негодование стучало у меня в том месте, где находится у мужчин pointhonneur[13], я приглушал его, а ведь оно жаждало говорить или писать, чтобы излить свое неистовство против тебя в разоблачениях и брани, и быть может, тем самым сделать меня бессмертным. И когда оно все же стремилось вырваться наружу, я пинал свою собаку, раздавал подзатыльники своим ученикам или же опрокидывал вещи и кромсал все то, чему угрожала виселица[14]. Это я делал целых двенадцать лет, но отныне — ни секунды больше. Весь мир должен теперь знать о твоем гнусном, злорадном отношении к нам, бедным писакам. Я хочу обнародовать это пером и чернилом, и если ты откажешь мне даже в этом материале, я нацарапаю это на стене щипцами для снятия свечного нагара[15]. ...В тот день когда история закроет свои книги, я хотел бы, пожалуй, заглянуть в них на часок, чтобы узнать, есть ли, кроме Германии, еще какая-нибудь страна, так дурно обходившаяся со своими писателями. Думается, едва ли. В Европе, по крайней мере, нет. Тогда мне следовало бы с этим поторопиться, потому что в будущем, когда нас всех отшлифуют до состояния китайцев, это уже, конечно, будет невозможно. После нынешней борьбы из отдельных частей часового механизма возникнут единые политические часы, и полицейские, приходя еженедельно в дом, будут отмеривать чернила наперстком.
Единственный народ, от которого можно ожидать чего-либо подобного, это, пожалуй, новозеландцы и именно потому, что мы в Германии рисуем такие же вертикальные линии, как и они, и потому, что они так же «горды, мужественны и верны», как и мы, немцы[16], и, наконец, потому, что они уже Сейчас (поскольку совершенное отсутствие перьев и чернил не позволяет им ничего иного) пожирают своих противников на ученых и прочих диспутах.
Следует признать, что этот человек прав, но не по тем законам, которым решили повиноваться во всем мире.
...Прошение должно обычно прорвать четыре линии заграждений, прежде чем проситель достигнет желаемой цели. Оно должно быть принято, прочитано, рассмотрено и удовлетворено. Эти линии, согласно правилам истинного фортификационного искусства, должны быть тем неприступней, чем ближе они к конечной цели...
Будьте уверены, я не сегодня утром пришел к этой проблеме... После многократных наблюдений я убедился, наконец, что служба у господ является барщиной, и так называемое сдирание шкуры с крестьян мелкими князьями в Германии опирается в конечном итоге на метафизические хитросплетения[17]... Я поэтому тысячи раз желал, чтобы вместо постепенно выходящих из моды предписаний христианства (которые и без того приносят мало практической пользы), крестьянину лучше бы разъяснялись истинные философские понятия о свободе, и он научился бы понимать: то, что он называет потом, кровью и слезами, вытекает большей частью из ложных умозаключений. На беднягу за его ошибки не следует ныне обижаться, ибо как может тот, кто никогда не видит никаких часов, ни солнечных, ни дорогих механических, знать, идут ли его часы точно. Все жалобы крестьян, опрошенных мною, были основаны на софизме, будто то, что они платят князю, есть часть их собственности, тогда как каждый знает, что любой человек, — исключая больших господ, — за пределами своего тела не владеет ничем. А может быть крестьяне в действительности вовсе не имели того, что имеют? Может быть, то, что они отдают, уже принадлежало князю, прежде чем они это отдали, quod probe notandum[18] и они лишь чистые плательщики долга? А то, что они называют своей собственностью, есть милостиво пожалованные деньги для расплаты, которые в иных местах Германии достигают совершенно незаконным образом пятидесяти процентов.
Быть свободным? Каким образом? Вне закона, вероятно?
...У нас в Германии есть общепринятые молитвы, но ни одного общепризнанного проклятия или ругательства и ни одной виселицы, известной повсюду...
Тогда как в Тайберне[19] вешают все, что в густонаселенном Миддлсексе[20] созрело для виселицы, в Германии есть свои виселицы не только почти в каждой деревне, но и для бюргерства в больших городах, и для каждого сословия — своя собственная. Боюсь, как бы наши крепкие словечки не утратили свою силу для всей страны, так как изобретут семейные ругательства и семейные виселицы.
Заставить папу римского отрастить бороду, разве это значит провести реформу?
Мне хотелось бы только на один день стать королем Пруссии, чтобы задать хорошую трепку берлинцам.
Скажите, есть ли на свете страна, кроме Германии, где задирать нос научаются раньше, чем его прочищать?
