Все, что еще умеют изображать наши писатели, — это чуточку любви, но даже и ее они не в состоянии проследить в более скрытых областях человеческой жизни.

Никто не должен бояться вставлять в роман замечания, основывающиеся на длительном опыте и глубоких размышлениях, если они имеются в запасе. Их, безусловно, обнаружат. Благодаря им остроумные произведения приближаются к творениям природы. Дерево не только дает тень любому путнику, но листья его можно исследовать и под микроскопом. Книга, которая нравится величайшему мудрецу, может по той же причине понравиться и толпе. Она может увидеть не все, но эти замечания должны быть налицо на случай, если придет кто-либо с более острым зрением.

...Гомер, да и Шекспир тоже, конечно, не знали, что они хорошо пишут. Наши современные хорошие писатели все обязаны изучить роковое искусство — знать, что они хорошо пишут.

Было бы, разумеется, весьма полезно указать миру на тех писателей, которые, используя знания своих предшественников, черпали духовное богатство из самих себя. У них только и учишься, и, конечно, очень мало таких, которые легко доступны каждому. Другие занимаются подделками и, собственно, являются фальшивомонетчиками.

Свифт выряжает детей своей фантазии, конечно, несколько странно, так что их едва отличишь от петрушек и канатных прыгунов; но ткань, позументы и драгоценные камни, используемые им, всегда настоящие.

Популярным изложением сегодня слишком часто называется такое, благодаря которому масса получает возможность говорить о чем-либо, ничего в этом деле не понимая.

Их критика основана исключительно на опыте, они восхищаются только тем, чем, как они уже слышали, восхищаются другие.

Разве не странно, что буквальный перевод всегда плох? И тем не менее все можно перевести хорошо. Отсюда видно, что значит — понимать язык в совершенстве; это значит — в мовершенстве узнать народ, который на нем говорит.

Despaviladera по-испански — «щипцы для свечей». Можно подумать, что это значит по крайней мере «королевский генерал-фельдмаршал».

У одного бывает неверное правописание[265], а у другого верное неправописание.

Это великий ораторский прием — уметь иногда только уговорить людей, когда их можно было бы убедить. Потом они часто думают, что их убедили, между тем как их просто уговорили.

Сначала необходимо избрать направление и наметить себе конечную цель, а затем все, вплоть до любых мелочей, подчинить этому направлению. В этом заключается характер разумного человека и великого писателя. В его произведении каждое глубокомысленное замечание и каждая шутка должны содействовать главному стремлению автора. И даже если читатель ищет развлечения, его надо развлекать так, чтобы и этим достигалась главная цель.

В романе надо обращать внимание главным образом на то, чтобы показать как ошибки, так и иллюзии всех сословий и всех человеческих возрастов. При этом можно во многом проявить свое знание людей.

Тот, кто, подобно Буало[266], сочиняет сначала второй стих и придает ему максимальную гибкость и плавность, поймет, как трудно найти для первого такие стопы, чтобы он поспел за вторым[267]. Но это все же лучше, чем сообщить первому такую быстроту, что он собьет второго с ног и оба они рухнут на землю.

Книга, которую прежде всего следовало бы запретить, — это каталог запрещенных книг.

Сочиненьице при всей своей толщине так пусто, что его можно принять не за книгу, а за папку к ней...

К числу величайших открытий, к которым пришел за последнее, время человеческий ум, бесспорно принадлежит, по моему мнению, искусство судить о книгах, не прочитав их.

То, что часто пишут в конце траурных извещений — «Ответ просят не посылать», — было бы весьма уместно писать и под рецензиями.

Один рождает мысль, другой крестит ее, третий родит с ней детей, четвертый посещает ее на смертном ложе, а пятый ее хоронит.

Книгу требуется еще проконопатить, чтобы заделать дыры.

Благодаря строгому вниманию к собственным мыслям и чувствам, путем ярко индивидуального выражения их и тщательного отбора слов, набрасываемых тотчас же, можно в короткое время накопить заметки, польза которых весьма многообразна...

Из общеизвестных книг следует читать лишь самые лучшие, а затем только такие, которых почти никто не знает, но авторы которых — люди с умом.

Было бы неплохо, если бы какой-нибудь ребенок написал книгу для стариков, потому что сегодня все пишут для детей...

Если история какого-нибудь короля не подверглась сожжению, я не желаю ее читать!

Почему любой может сказать: «Я честный человек», — и никто не упрекнет его в гордости, но не может назвать себя «гениальным» или «остроумным»? Разве первое менее значительно или слово «негодяй» меньшее оскорбление, чем «дурак»? И все же рецензенты имеют право не только говорить людям в глаза, что они дураки, но даже и доказывать им это.

Я часто наблюдал, что там, где пасутся свиньи, на них садятся вороны и подмечают, когда они выкапывают червя; тогда они слетают вниз, пожирают ею, а затем вновь садятся на старое место. Прекрасная аллегория компилятора, который раскапывает, и ловкого писателя, использующего это без особого труда к своей выгоде.

Хотя я знаю, что очень многие рецензенты не читают книг, которые они так мастерски рецензируют, я все-таки не могу понять, какой ущерб они бы потерпели, если бы они все-таки прочли ту книгу, которую должны рецензировать.

Эту книгу нужно сначала подвергнуть обмолоту.

Писателя делает интересным для других то, что он постоянно говорит, как мыслят или чувствуют, сами не зная этого, замечательные люди или вообще большинство. Посредственный же писатель говорит только то, что каждый мог бы сказать. В этом и состоит достоинство драматических писателей и романистов.