Если Англия имеет преимущество в борзых лошадях, то мы в «борзых перьях». Я знал некоторых людей, одним духом перемахивавших через высоченные изгороди, широчайшие рвы критики и здравого смысла, словно это были соломинки.
Разве не удивительно, что публику, хвалящую нас, всегда считают компетентным судьей. Но едва только она нас начинает порицать, ее объявляют неспособной судить о творениях ума.
Единственный недостаток истинно хороших произведений состоит в том, что они обыкновенно являются причиной выхода в свет множества плохих или посредственных книг.
Печально, что большинство книг пишется людьми, которые должны были подняться до этого дела, вместо того, чтобы снизойти до него. Если бы Лессинг захотел написать «Спутник для весельчаков», я полагаю, его перевели бы на все языки мира. Но обычно каждый пишет о том, в чем он сам себе нравится, а себе люди нравятся редко в тех вещах, которые для них столь же близки и внутренне понятны, как таблица умножения. Писатель, который для своего собственного удовлетворения выкладывает в своих сочинениях все, что знает, безусловно плохо пишет. Напротив, тот, кто должен сдерживаться, чтобы не сказать слишком много, может рассчитывать скорее на успех.
Необыкновенно жалким должен быть перевод, способный испортить хорошую книгу для умного человека, умеющего почувствовать в ней великое целое, не останавливаясь на отдельных выражениях и частностях. Книга, не обладающая такой ценностью, которую даже самый плохой переводчик не может испортить для умного человека, безусловно написана не для потомства.
Многие так называемые знаменитые писатели — по крайней мере в Германии — в обществе люди весьма незначительные. Ведь это книги их заслуживают внимания, а не они сами, потому что большей частью они чужды подлинной жизни. Для того, чтобы проявить себя, они всегда должны заглянуть сперва в какую-нибудь книгу, а результат — все та же бумага, ими же написанная. Когда их о чем-нибудь спрашивают, они оказываются жалкими советчиками и плоскими учителями.
Надгробные речи для книг весьма отличаются от надгробных речей для людей. Последние обычно слишком хвалят, а первые ругают больше, чем они этого заслуживают.
Чтобы отважно писать об определенных вещах, почти необходимо разбираться в них немного...
Каждый человек накапливает множество верных наблюдений. Но искусство состоит в том, чтобы научиться выражать их подобающим образом — это очень трудно, во всяком случае, много трудней, чем думают некоторые. И, безусловно, все плохие писатели сходятся в том, что из всего, имеющегося у них, они высказывают только то, что уже сказано всеми. Поэтому вовсе не стоило накапливать это в себе, чтобы потом высказывать.
Меткое замечание о хорошо известном предмете и есть собственно настоящее остроумие. Замечание о менее известном, если даже оно очень хорошо, поражает далеко не в такой степени, отчасти потому, что вещь не всякому знакома, отчасти же потому, что о вещи, о которой еще мало сказано, легче сказать что-нибудь меткое. Поэтому в обычной жизни подобные остроты называют искусственными и вымученными.
Он не может удержать чернил, и когда чувствует очень уж сильный позыв кого-нибудь обмарать, он обычно больше всего марает самого себя.
Конечно, было бы хорошо, если б не было самоубийств. Но не следует судить слишком поспешно. Как же, черт побери, устранять, например, в трагедиях ненужных действующих лиц? Заставлять других убивать их? Это опасно. Все устроено мудро.
Корректор исправляет опечатки еще вовремя; критик же напечатанные ошибки, когда уже, к сожалению, слишком поздно.
Писатель, который для своего бессмертия нуждается в памятнике, недостоин и памятника.
Возросла ли нищета в Германии, я не знаю. Но восклицательные знаки — безусловно. Там, где обычно ставили — !, стоит теперь — !!!.
Чем мудрей становишься, тем больше видишь в творениях природы; почему же в некоторых наших мыслях не может содержаться также значительно больше того, что мы иногда замечаем? Это ведь тоже продукты человеческой природы. Каждая мысль, ложная или истинная, есть нечто само по себе. Ложная является лишь сорняком, ненужным в нашем хозяйстве. Следовательно, можно извинить то, что я выдумал за Хогарта[271]. Возможно, что он действительно выразил все это, но инстинктивно, сам того не зная...
Какое счастье, что пустота в мыслях не влечет за собой таких последствий, как пустота физическая, так как в противном случае некоторые головы, отваживающиеся читать книги, которых они не понимают, сплющивались бы.
Популяризацией нужно всегда заниматься так, чтобы посредством ее поднимать людей. Когда сам спускаешься, следует всегда думать также о том, чтобы хоть немного поднять тех людей, к которым ты спустился.
Мне кажется, что большая ошибка тех, кто пишет естественную историю царства писателей, состоит в том, что они в своих журналах и газетах не только указывают роды и виды писателей, но и осмеливаются судить о ценности каждого из этих существ. Если это не дерзость, то по крайней мере, философская глупость и недостаток широты взгляда. Линней пишет: клоп пахнет неважно — и это верно. Но ведь он не говорит, что клоп мог бы и вовсе не появляться на свет, у нас-де и так уже достаточно вонючих тварей, как говорят наши рецензенты.
Гражданин-землепашец. Кто же это в ученой отрасли? Сравнение, полагаю, можно продолжить далеко от землепашца до пирожника и кондитера-поэта.
Психолит[272]. Окаменевшая душа — мраморная скульптура.
...Иногда Жан Поля[273] едва выносишь и, если он не успокоится, его можно будет переносить еще меньше. Ведь он сдабривает все кайенским перцем... Чтобы сделать вкусным холодное жаркое, он будет вынужден приправлять его расплавленным свинцом или пылающими угольями. Но если он начнет все заново, он станет великим.
Жан Поль стремился стяжать одобрение своих читателей скорей путем coup de main[274], чем планомерной атакой.
Люди, которые много читают на улице, обычно не много читают дома.
