После первой атаки последовала еще одна, потом еще одна, и австриец удивлялся, как эти люди выдерживают такой темп наступления. Он испытывал голод и усталость. Голод на него действовал страшнее усталости. Желудок скручивала судорога. Утром, когда ему принесли завтрак, партизаны подняли стрельбу, и теперь он старался припомнить, что было подано на завтрак. В последнее время их кормили отвратительно. Хлеб был наполовину с опилками и застревал в горле. Ему хотелось узнать, чем кормят партизан, но уже приближался вечер, а им ничего не приносили. Занятый мыслью о еде, Штраус сразу и не заметил, когда на горизонте показались два танка. Это были легкие немецкие танки из танкового батальона дивизии. Они разворачивались для контратаки. Георг вспомнил, что минуты три назад в осыпавшейся траншее он видел брошенный фаустпатрон, и побежал назад. Оружие оказалось исправным и заряженным. Немного в стороне лежало еще два снаряда. Счистив с них крошево земли, австриец вернулся назад и занял место в цепи партизан. Танки успели приблизиться метров на двести. Вслед за ними двигалась жидкая цепь пехоты. Увидев солдат, Штраус вспомнил: сюда на случай отступления должен был отойти второй батальон десятого Бранденбургского полка из дивизии «Принц Евгений». Этим батальоном командовал баварец, награжденный двумя Железными крестами за героизм, проявленный в боях с партизанами. В Югославии он воевал больше двух лет и успел заработать два чина — капитана, а потом и майора. В десятом Бранденбургском полку служили исключительно арийцы, но в последнее время сюда стали направлять «всякий сброд», и в офицерской среде создалась невыносимая атмосфера. Между Штраусом и баварцем с первого дня выросла стена отчужденности, и она, эта стена, с каждым днем становилась все более ощутимой. А дней пять назад, когда партизаны ночью прорвали оборону полка в двух местах и отбросили их на запасные позиции, баварец стал в этой неудаче обвинять офицеров неарийского происхождения, назвал их предателями. Призывал убрать их из полка и предать военно-полевому суду. Гестапо завело на Штрауса дело, но не успело закончить расследование. И теперь Штраусу очень хотелось насолить баварцу. Эти танки принадлежали его батальону, и, если их партизаны спалят, командиру батальона обязательно достанется за то, что оставил их без надежного прикрытия. Штраус прекрасно знал, как в армии, которую он бросил, строго взыскивали за такие вещи.

Партизаны вели интенсивный огонь по пехоте, пытаясь отрезать ее от танков. Штраус занял выгодное место и терпеливо выжидал, когда танки подойдут к зоне действия фауста. Это было неплохое оружие. Он с ним впервые познакомился в сорок третьем году в Сицилии, когда ему пришлось отбивать атаку английских танков, прорвавшихся глубоко в тыл немецкой армии. Тогда из фауста он подбил два легких танка, и за этот подвиг ему бросили звание «капитан». Это было его первое звание, полученное в германской армии. Когда немцы мобилизовали его в сороковом году, Штраус был обер-лейтенантом австрийской армии. Его призвали из запаса и смотрели на него как на недоучку, держали в тыловых частях и послали на фронт только в последний момент, когда уже ощущалась явная нехватка строевых офицеров.

Сейчас, очутившись под дулами танков, австриец испытал знакомый холодок. Он опять находился над пропастью, ждал, когда свалится в нее, но пятиться назад не собирался. Штраус увидел ствол чудовища, направленный на него. Времени на размышление не оставалось. Партизаны, занятые своим делом, даже не заметили, когда Штраус вернулся в строй с фаустпатронами, не слышали и выстрела, только с удовольствием увидели, как танк, идущий впереди, сперва остановился, завертелся на месте, словно собака, когда ей наступят на ногу, и потом выпустил из своей утробы густой столб дыма.

— Так их! — весело закричал партизан, оказавшийся рядом с австрийцем. — Так их, сукиных сынов!

Штраус выстрелил по второму танку, но промахнулся:

— Не спеши! Зачем ты спешишь? — спросил его все тот же боец.

Распираемый гордостью, Штраус весь сиял и улыбался. Его выцветшие глаза лучились тем светом, который льется с предзакатного неба, хотелось кричать и прыгать от счастья. Он поднял голову и взглядом поискал Валетанчича, но тут снова в поле его зрения мелькнул второй танк. Зайдя за небольшую высотку, он открыл огонь по наступающим. У Штрауса оставался еще один фауст. Он выждал удобный момент, выскочил из своего укрытия, пробежал несколько шагов и снова залег. Вокруг него запрыгали комочки земли, поднятые пулями.

— Жалкий урод, — крикнул ему Чаруга, — спрячься! А то они тебя издырявят, как старое ведро.

После того как австриец подбил первый танк, партизаны сразу стали относиться к нему с уважением.

— Давай назад, в укрытие, — приказным тоном сказал ему Чаруга, когда снаряд разорвался совсем близко. — Вы, швабы, потому и гибнете, как мухи, что, безголовые, лезете под пули, словно овцы за солью.

— У меня еще один фауст остался…

В это время танк стал откатываться назад. Штраус с сожалением посмотрел ему вслед. Пехота тоже отступила. Партизаны поднялись и пошли вперед.

Подбитый Штраусом танк все еще дымился. От него тянуло горелой резиной. Было безветренно, и дым поднимался высоко в небо. Казалось, где-то начала тлеть сама земля. Дым заслонял солнце, и оно тускнело на глазах. С утра по тылам работала партизанская авиация, и теперь во многих местах виднелись разрушения и пожары.

Впереди показалась небольшая деревушка, а за ней в закатных лучах солнца блестела лента реки. Она подействовала на бойцов успокаивающе. Деревня выглядела почти вымершей; мост через реку был разрушен, а дорога перед ним разворочена разрывами бомб. В канаве и на полотне дороги лежали перевернутые тягачи, в воде, зацепившись за сваленные фермы моста, плескалось несколько трупов. Солдаты, видимо, были убиты недавно, так как еще не успели раздуться. Штраус, узнав убитых немцев, подобрался ближе к ним, внимательно стал разглядывать, потом вдруг торжествующе вознес вверх руки:

— Генрих Шнейдер, командир второго батальона!

Валетанчич бросил на него быстрый взгляд. Он уже знал о выстреле Штрауса и теперь отметил, что смягчился по отношению к австрийцу.

— Не задерживайся! — сказал Марко.

Партизаны быстро разувались, закатывали штаны и переходили реку. Марко запустил руку в воду и покачал головой. В горах таял снег, и вода была холодной и грязной.

— Мне не очень хочется лезть в эту грязь, — сказала Ранка.

Она сидела на берегу и смотрела, как бойцы переправляются на другой берег. К вечеру раненая рука разболелась еще больше. Лицо у нее сделалось серым, взгляд вялым, ей ужасно хотелось спать.

— Не разувайся, — подошел Марко, когда она принялась расшнуровывать ботинки. — Я перенесу тебя на тот берег.

Ранка расхохоталась и никак не могла остановиться.

— Я не такая легкая, как ты думаешь.

— Думал, что ты иного мнения о моих силах… Идем, рота уже переправилась.

— Не надо, неудобно! Ребята начнут зубоскалить. Скажут: комиссар едет верхом на командире.

— Они и так зубоскалят…

Вода была очень холодная, обжигала ноги, а острые камни до боли врезались в ступни. Они были на середине реки, когда с высоты напротив застрочил пулемет. Пули пролетели высоко над их головами. И рота, не дожидаясь, пока командир с комиссаром выйдут на берег, развернулась в цепь.

— Ты, оказывается, очень тяжелая, — признался Марко, выходя из воды. — Тебя трудно нести на себе…

Ранка засмеялась.

— А как же мы, женщины, всю жизнь носим вас, мужчин, и на себе и в себе?

— Вы привыкли носить тяжести, а мы нет.

— Эх ты, Аполлон!

— Кто я тебе?

— Аполлон ты! Это бог солнца, герой греческой мифологии.

— Знаю! В своем селе мы тоже часто собирались и читали всякую дребедень.

— Все, что человек читает, — это полезно.

— Не сказал бы.

Она посмотрела на него с улыбкой:

— Какой ты все-таки странный… Никогда ни в чем не соглашаешься со мной…