Лабуд нашел комиссара в большой комнате с закопченными стенами, хранившими на себе следы всевозможных лозунгов. Все: и партизаны, и четники, и недичевцы, сменявшие друг друга в селе, — оставляли на стенах этой комнаты память о своем пребывании. Посередине комнаты стоял длинный стол, также весь исписанный и исчерченный. По обе стороны стола находились длинные деревянные скамьи.

Комиссар сидел за столом в наброшенной на плечи шинели, подперев подбородок руками, и, казалось, вчитывался в слова, вырезанные ножом на поверхности стола. Рядом с ним лежали автомат, кожаная сумка и подсумок с двумя гранатами.

— Смерть фашизму! — с порога произнес Лабуд партизанское приветствие и поднял на уровень виска сжатый кулак правой руки.

Комиссар медленно поднял голову, протер кулаками глаза и уставился на Лабуда так, будто его появления живым и здоровым он уже не ожидал.

— Свобода народу! — ответил комиссар, быстро поднялся, вышел из-за стола и крепко обнял Лабуда. — Наконец-то мы опять вместе. Как я рад видеть тебя! Теперь весь наш отряд в сборе.

Лабуд чувствовал себя как человек, который после длительного отсутствия вернулся в отчий дом.

— Надеюсь, теперь надолго соединились? — спросил он.

Шумадинец неопределенно пожал плечами.

— Во всяком случае, какое-то время будем вместе, а как будет дальше — не знаю. — Он вынул сигареты, угостил Лабуда и закурил сам. Выпуская дым через нос, комиссар продолжал: — Сейчас ничего не могу сказать наверняка. Ясно лишь одно, что, куда бы мы ни повернули, они идут следом. Мы им как бельмо на глазу, и они спешат от него избавиться. Чтобы им успешнее противостоять, мы решили отряд собрать вместе.

Лабуд задумался.

— Хотя вы уже приняли решение, я все же должен сказать, что не считаю его удачным в создавшейся обстановке. На данный момент, ввиду особо тяжелого положения, отряду было бы лучше действовать мелкими группами.

— Трудно сказать, кто из нас прав. Например, в бою на шоссе под Степоевцем нам очень не хватало твоей роты.

— Как вы оказались под Степоевцем? До него более пятидесяти километров отсюда.

— Нам сообщили из Белграда, что немцы посылают два батальона на Дрину для проведения карательной операции. Мы и решили устроить им засаду. Все прошло как нельзя лучше, жаль только, что у нас не было сил, чтобы уничтожить их полностью. Но те, кто уцелел, долго будут помнить нашу засаду. Опять же четники нам помешали. От Степоевца сюда отряд шел рассредоточенно, подразделениями. Так было безопаснее… За твоей ротой наблюдали постоянно, регулярно получали донесения. Твои действия одобряем. Правда, мы удивились, когда узнали о бое в Лапове, — это не входило в задачу роты.

— У нас не было иного выхода: на каждого бойца оставалось по пять патронов и ни одной гранаты. И в это время мы узнали, что в Лапово прибывает эшелон с боеприпасами для восточного фронта. Решили рискнуть.

— Немцы объявили по радио, что во время налета на станцию вы понесли большие потери.

— Мы потеряли четырех убитыми и пятерых ранеными. Один из раненых позднее умер, двух раненых оставили на излечение у верных людей. Кстати, должен заметить, что в деревнях с каждым днем все труднее находить у крестьян убежище: боятся четников.

— Что поделаешь, крестьян тоже надо понять. На каждом шагу видишь, как горят их дома.

Лабуд невольно вспомнил пепелище родного дома, и ему даже почудился запах гари.

— Везде одно и то же… У вас были дезертиры? — спросил он, чтобы сменить разговор. — У меня на днях убежали двое.

Комиссар вопросительно посмотрел на него и вялыми движениями руки потер заросший подбородок. Лабуд знал, что комиссар очень тяжело воспринимает такие случаи, но не имел права скрывать от него правду.

— Не удалось поймать? — спросил комиссар.

— Нет. Они убежали ночью, когда вся рота отдыхала, а они находились в карауле.

— Скажи спасибо, что они четников на вас не навели. Сейчас дезертиры редко домой возвращаются, а идут от нас прямо к четникам, надеясь спастись и не ведая, что пули им не миновать. На днях получена директива Окружного комитета партии усилить борьбу с дезертирством, не останавливаясь перед применением крайних мер. Как только люди немного отдохнут, соберем собрание. Обсудим этот вопрос, да и другие важные проблемы имеются.

Комиссар помолчал немного, как бы размышляя над тем, надо ли уточнять, что он имел в виду.

— Ты, вероятно, слышал о том, что сформирована первая пролетарская бригада?[16] — спросил он Лабуда. — Жалею, что меня там не было. Наше радио передавало, что эта бригада является зародышем будущей армии. Думаю, что и наш отряд со временем превратится в регулярное подразделение, надо только нынешние трудности пережить. Кстати, получен приказ идти в Санджак, но прежде надо уничтожить виадук на Лапаревской высоте.

Лабуд, прижмурив левый глаз, удивленно посмотрел на комиссара.

— Думаешь, будет легко уничтожить этот виадук?

— Конечно, не легко. Но это приказ окружкома.

Лабуд уже пытался однажды самостоятельно, действуя на свой страх и риск, взорвать этот виадук. Но потерпел неудачу и потерял несколько человек. В памяти отчетливо всплыли бункера, окопы, тяжелые минометы, минные поля, проволочные заграждения, по которым был пропущен электрический ток, — так немцы охраняли виадук. Девять мин, выпущенных бойцами Лабуда из легкого миномета, оказались для виадука словно плевки на бетонную стену. А динамита ни в роте, ни в отряде не было.

Комиссар тоже знал о мощной охране виадука. Поэтому вопрос Лабуда заставил его задуматься над этой проблемой еще раз. В это время в комнату вошло несколько человек. Расположившись на скамье, они дружно закурили.

Лабуд настолько глубоко задумался, что едва заметил этих людей. Наконец он пришел к выводу, что виадук можно взорвать, лишь проникнув на него.

— Товарищ комиссар, послушай мое мнение, — начал Лабуд. — Моя рота однажды пыталась уничтожить этот проклятый виадук и больше едва ли захочет…

Комиссар не дал ему договорить:

— Коли ты так напугался, обойдемся без тебя. Не на тебе одном отряд держится.

Лабуд почувствовал, как его прошиб холодный пот.

— Ты не понял меня, — поспешно заговорил он. — Когда я говорил, что моя рота больше не пойдет на виадук, я не имел в виду себя. Ни роте, ни даже целому отряду там делать нечего, кроме как бесславно погибнуть. Голыми руками бетонированные бункера не поднять в воздух. Кроме того, немцы пристреляли там каждую кочку — заяц не проскочит.

— Все это мне хорошо, известно, и тем не менее я считаю, что виадук должен быть взорван. Эта дорога — важная артерия, идущая на восток, и мы обязаны хотя бы на зиму вывести ее из строя.

— Я тоже понимаю значение виадука и поэтому прошу разрешить мне попробовать уничтожить его, но одному, без роты. Мы с Зечевичем не раз об этом думали, но у нас не было взрывчатки.

— О взрывчатке позаботятся товарищи из окружкома. Завтра к вечеру она будет доставлена.

— Тогда, я думаю, все в порядке, и прошу тебя поручить мне это задание. — Голос Лабуда звучал несколько громче, чем ему хотелось бы.

— Ты пойдешь один, без роты? — В голосе комиссара звучало искреннее удивление. — Разве это возможно? Я не понимаю.

— У меня есть план, я все продумал.

В комнате стало тихо.

— Скажи, товарищ Лабуд, — спросил один из тех, что пришли недавно и теперь внимательно слушали разговор комиссара с Лабудом, — ты уверен в успехе? Это же пахнет авантюрой.

Вопрос задал командир Рудничской роты. Две недели назад он был ранен в шею, которая еще была плотно забинтована. Чтобы повернуть голову, ему приходилось поворачиваться всем телом.

— Если у тебя есть план, почему ты до сих пор не осуществил его?

Лабуд насмешливо посмотрел в его сторону и только приготовился ответить, как дверь с шумом отворилась и в комнату стремительно влетела Гордана. Она была без головного убора, вид у нее был очень встревоженный.