ПРОЗА

Сначала — полная чернота, голландская сажа, тьма египетская, ни одной светящейся точки. Но эта чернота живая, гулкая, объемная, насыщенная чьим-то тяжелым дыханием, сопением, стуками. Совсем близко возникают задавленные до хриплого шепота мужские голоса.

— Я тебе повторяю: ничего не было, идиот! Хочешь, перекрещусь? Я — человек верующий, ты знаешь…

— Не крестись — я видел мизансцену. Я обещал, в следующий раз я тебя убью. Так что молись, говно!

— Левушка, ну вспомни о чувстве юмора. Через пять минут ты будешь хохотать над тем, что сейчас говоришь!

— Я — возможно. А ты — уже нет. Потом я раскаюсь. Наверное, когда тебя будут хоронить, я даже буду плакать.

— Ну что ж мне теперь делать, совсем с ней не общаться?.. Мы же все-таки коллеги!.. И цивилизованные люди…

— В цивилизованных странах за это убивают. Я придерживаюсь правил. Если я тебя не убью, я не смогу жить.

— Хорошо, ударь меня по морде. Если тебе будет легче, ударь меня по морде. Только не сломай нос…

— Бить я тебя, сволочь, не буду. Это малоэффективно. Я сделаю, как обещал. Я отрублю тебе голову!

Глухой удар, долгий надсадный крик, и черноту прорезает яркая полоска света: видимо, кто-то, перепуганный, там, в глубине этой плотной черноты, опасливо прикрыл дверь. И этот далекий луч, как магниевая вспышка, высвечивает близкое, в пол-экрана, лицо. Лицо вампира. Меловая маска с красными губами. На щеке алеет карминное сердечко. Подведенные фиолетовые глаза расширены от ужаса. Словно упырь, застигнутый рассветом, обладатель мелового лица кидается в спасительную черноту…

Но вот уже взбудораженная темень перестает быть теменью — то тут, то там хлопают двери, света становится больше, отдельные возгласы перерастают в гомон.

По освещенному коридору, мимо распахнутых гримуборных несется белая маска с красным ртом и надломленными бровями. За маской, хрипло дыша, неотступно следует толстый человек в странной белой хламиде. Лицо толстяка в крупных каплях пота, мятежные кудри пляшут вокруг лысины, как язычки пламени на ветру. В вознесенной руке, неотвратимый, как судьба, поблескивает топор.

…С грохотом захлопывается за белой маской дверь гримуборной, и захлопывается как нельзя более вовремя, ибо уже в следующую секунду в нее с визгом врубается топор…

— Все равно я убью тебя, мерзавец!.. Я тебя приговорил!.. Это только отсрочка, ты понял?.. Я отрублю тебе голову и пошлю твоей семье!..

Толстый Левушка, как рыбина в сетях, бьется в руках перепуганных коллег.

— Отрубишь и пошлешь, — соглашается рассудительный Андрей Иванович Нанайцев, заслуженный артист Российской Федерации. — Но эффекта, к сожалению, не увидишь. Потому что будешь заготавливать древесину в Коми АССР.

— Прости меня, Лев, но ты все-таки очень не Пушкин, — огорченно сетует Элла Эрнестовна, супруга Андрея Ивановича, также заслуженная артистка, но другой республики. — Топор — это непарламентарно. В таких случаях вызывают на дуэль.

— В таких случаях вызывают на партком, — парирует Федяева. — Такого циничного адюльтера у нас еще не было. К тому же Гордынский очень скверный актер. Убивать — это, конечно, слишком, но выгнать его необходимо…

…В дверь гримуборной Гордынского скребутся две молоденькие актрисы, Аллочка и Ниночка. Их симпатии однозначно на стороне жертвы.

— Игорь, открой, это Алла и Нина!.. Игорь, не бойся, его держат!.. Игорь, почему ты молчишь?.. Игорь, мы сейчас вызовем «Скорую помощь»!..

Дверь, со всаженным в нее топором, нервно распахивается, впускает Аллочку и Ниночку и тут же захлопывается вновь.

— Я Левушку понимаю, — раздумчиво говорит Тюрин, — мужчина должен как-то реагировать… В конце концов, пока Гордынский в театре, мы не можем быть спокойны за своих жен!..

— За свою ты можешь быть спокоен, — огрызается жена Тюрина, вздорная особа с невнятным лицом. — У тебя жена не блядь! Все прут на Гордынского, а про нее ни слова!..

Дверь гримуборной Гордынского снова распахивается, на пороге появляются Аллочка и Ниночка.

— Срочно врача! — Глаза у Аллочки круглые и блестящие, подбородок нервически подергивается, но в голосе сдержанность и значительность. Таким голосом создают панику, желая ее погасить. — Игорь истекает кровью!.. Кажется, он задел ему сонную артерию!..

— Какую артерию, что она плетет?.. — неуверенно лепечет толстый Левушка. Он с ужасом начинает чувствовать. как легкий морозец бежит по его лысине, покрывая мгновенным инеем еще недавно влажный венчик кудрей. — Не знаю я никакой артерии!.. Да я к нему пальцем не прикоснулся!..

— Ты прикоснулся топором! — Федяева на глазах проникается состраданием к Гордынскому. — Не надейся, что мы это замнем!.. Я лично тебя посажу, мерзавец! Алла, Нина, звоните в «Скорую»!

Толпа актеров отшатывается от Левушки — таково уж свойство любой толпы: мгновенно и чистосердечно менять пристрастия! — и устремляется в гримуборную к Гордынскому. Игорь лежит на диване, вытянувшись, как покойник. Трагические глаза его темны, как две чернильницы, меловое лицо залито кровью.

Толпа расступается, и в конце живого коридора мы видим потного, взъерошенного, раздавленного всем происшедшим бедного Левушку. Под шпицрутенами взглядов он подходит к дивану и внезапно бухается перед Игорем на колени.

— Прости меня. Игорь, — глотая слезы, сипло говорит Левушка и смотрит на Игоря страдающими глазами. — Я скотина, я подлец… Я никогда не думал, что способен поднять руку на человека…

— Бог простит, Левушка, — печально и растроганно отвечает Игорь, и по лицу его тоже катятся слезы. — Я на тебя не в обиде… Просто морду жалко, через неделю съемки…

— Съемки? — ахает Левушка. — У тебя съемки? А я тебя искалечил… Я хочу умереть… Пусть меня расстреляют… У нас есть еще расстрел?..

— Не мучай себя, Левушка. — Игоря душат слезы, но он заставляет себя говорить. — Каждый может ошибиться… Черт, какая слабость… Видимо, от потери крови…

Игорь вяло кивает головой куда-то в сторону, но все безошибочно поворачиваются к умывальной раковине: внутренняя поверхность ее красна от крови… И тут с Левушкой происходит какая-то внутренняя метаморфоза, он весь поджимается, как перед прыжком, обводит присутствующих лихорадочно горящими глазами, встает с колен… и кидается к гримерному столику. С грохотом летят на пол ящики, коробки с гримом, дезодоранты… Наконец, счастливый и усталый, как Данко, которому хоть и с трудом, но удалось разломить свою грудную клетку, Левушка поднимает высоко над головой флакончик с алой жидкостью…

— К-р-ровь? — яростно кричит Левушка. — Вот она, твоя кровь, ублюдок! И цена ей один рубль двадцать копеек!.. И производится она на химкомбинате имени Клары Цеткин!.. А теперь я тебе покажу, какой бывает настоящая кровь!

Гордынский кидается к двери, кто-то виснет у него на руках — толпа не терпит очевидного неблагородства.

Левушка, держа над головой флакон, пытается пробиться к Гордынскому, ему мешают — ив толпе находятся милосердные души… Странно размалеванные лица… Эксцентрические одежды… Неадекватные реакции…

Нелюди. Привидения. Артисты.

Вступительные титры фильма: