– Скажи, а почему Мансур говорил, что неспокойно в горах?

Гореслава затаила дыхание, почувствовав биение сердца сестры, меч нагрелся и дернулся в руках, девушка перехватила его, замотав руку подолом платья.

– В горах всегда неспокойно… Это земля древних духов.

Она где-то рядом, сестра, родная кровь, родная душа… Гореслава, забыв об осторожности, шагнула к выходу из пещеры.

Слева и справа – высокие горы. Совсем другой воздух: плотный, напитанный жизнью. Совсем не такой, каким дышала Гореслава последние дни. И грохот грома – предвестник приближающейся бури. Или это она принесла ее на своих плечах?

Гореслава озадаченно посмотрела под ноги: вместо камней – утрамбованная дорога, широкая. По левую руку – обрыв, по правую – плотная стена низкорослого кустарника.

Ветер донес отдаленное:

– Как раньше строили? Чтобы враг не нашел! Чтобы укрыться можно было. Здесь горы… Можно город спрятать, не найдет никто.

Гореслава вышла из пещеры посмотреть, куда делась Катя. Неужели совсем ушла? Рядом никого не было. Гореслава вздохнула и пошла по дороге.

…Звук мотора возник так внезапно, что она не успела сориентироваться: машина неслась прямо на нее. Гореслава вздрогнула. Водитель ударил по тормозам, вывернул руль к обочине. Машина, свистя тормозами, развернулась прямо перед Гореславой и, сломав ограждение, рухнула с дороги.

Треск и оглушительный скрежет. Стон металла и женский крик.

И затем – тишина.

Внедорожник, пролетев несколько метров вниз, замер на краю пропасти.

– Это я… – пролепетала Гореслава. – Это моя вина.

Меч раскалился докрасна.

Метнувшись к обрыву, девушка тенью скользнула по камням, скатилась вниз – через стекло машины увидела двоих молодых мужчин на передних сиденьях и девичий силуэт на заднем. Зависла над ним – темные волосы спутались с лохмотьями одеяния.

«Катя!» – мгновенно узнала.

Прислушалась к биению сердца: удар, еще один и еще.

«Жива!»

– Уходи! – скомандовала себе, вцепившись в окровавленный меч – он словно вспомнил, как принял и впитал в себя кровь сестры, и, не насытившись, жаждал сейчас напиться ею.

Гореслава запрокинула голову – из-за гор поднималась иссиня-черная туча.

Машина, в которой ехала Катя, осталась на уступе чудом – еще пара сантиметров, и ее утянуло бы на глубину обрыва. И тогда – смерть? Если она может умереть в этом мире, то да.

Меч нагревался все сильнее и темнел.

Гореслава озадаченно смотрела на него: что, если он опасен для Кати?

С усилием оттащила его в сторону, забралась выше по склону. Меч стонал и тянулся к жертвам аварии, словно чувствовал их горящую кровь.

Рывками, шаг за шагом, Гореслава оттащила его дальше, направилась назад.

Сталь гудела в руках как живая, стонала и рвалась обратно.

– Заклинаю всеми бедами земли, успокойся! – взмолилась девушка, когда сил совсем не осталось.

Она рухнула на землю, прислонившись спиной к камням у входа в гробницу.

Мимо нее, почти лишившейся от усталости чувств, потерявшейся между реальностями, прошли призрачно-прозрачные фигуры. Восемь мужчин внесли с почтением гроб, покрытый алым бархатом. Поставили его на каменные плиты.

Стянув ткань, преклонили колени, затем осторожно подняли свою ношу и опустили в гробницу Алый бархат снова лег на крышку. Поверх него положили инкрустированные жемчугом и бирюзой ножны. Все вместе оказалось сокрыто крышкой саркофага. А дальше произошло нечто невообразимое: мужчины, встав друг напротив друга, выставили перед собой мечи и пронзили ими друг друга. Они со стоном схватились за раны и упали замертво у саркофага. Гореслава тяжело дышала. Рука опиралась на горячий, подрагивающий от жажды меч.

В полумраке гробницы медленно тлели останки восьмерых воинов: их одежда сперва потемнела, затем рассыпалась на волокна. Кожа взбугрилась и сморщилась, оголив пожелтевшие кости. Какое-то время они хранили очертания скелетов, но вскоре обрушились и рассыпались в пыль. Почерневшие клинки, которыми они были пронзены, покоробились, стали ломкими. Богатая инкрустация и эмаль на рукоятях осыпались.

И в тот момент, когда от них не осталось даже памяти, в гробницу попал луч света. Сперва тонкий, пробивающий пропитанную смертью пыль, он расширился, образовав тот самый вход, через который проходила сейчас сама Гореслава.

В гробницу ворвались вооруженные люди. И тут же остановились, уставившись в изумлении на каменное изваяние царицы.

Последним вошел невысокий мужчина со статью, равной мраморному изваянию. Это было еще более удивительно, поскольку он был хром на правую ногу Его тяжелые шаги отдавались в груди Гореславы; меч застонал в руках и задрожал мелко-мелко, словно готовый рассыпаться в труху Девушка придвинула его к себе и укрыла краем рукава, продолжая наблюдать за тем, что происходило.

По знаку вошедшего властелина крышку саркофага поддернули ножами и сдвинули в сторону, оголив содержимое.

Протянув руку, властелин достал из саркофага инкрустированные ножны – Гореслава заметила, что действовал он левой рукой. А правая, сухая и безжизненная, при этом оставалась лежать на поясе, словно закрепленная. Победно вскрикнув, он вытянул из ножен меч – холодная сталь блеснула, поймав солнечный свет, и словно ожила.

Гореслава затаила дыхание: это был тот самый меч, который она держала сейчас в руках, укрывая одеянием в надежде усмирить.

Меч, который она забрала у Темновита.

В каждой деревне есть странноватые жители. В той, где жила бабушка Миланы, такой была старушка Рафа[26]. Никто точно не знал, сколько ей лет, – в этих местах она появилась еще девчонкой в конце 1940-х, но те, кто был тому свидетелем, или уехали в город, или давно умерли, а Рафа осталась. Жила она на окраине, крохотная, сгорбленная, с прямым и строгим взглядом. Милана ее побаивалась.

Тем более что в деревне шушукались – мол, ведьма она: то травки какие-то из леса принесет и не выходит неделями из домика своего, то пропадает на несколько дней в горах и возвращается оттуда будто помолодевшей. Ни дать ни взять колдунья.

Родители Миланы сильно сердились, когда слышали такое:

– Нехорошо наговаривать на пожилого человека.

Возвращаясь после больницы в деревню, Милана обратила внимание: несмотря на позднее время, в доме бабушки Рафы светилось окно.

– А что, наша соседка не заболела ли? – спросила Милана за ужином. – Давно не вижу, чтобы она выходила из дома…

Отец улыбнулся.

– Молодец, доча. Надо бы проведать ее, – сочувственно проговорила мама. – Одна она, и помочь некому…

– Я сходить могу. Пирожков отнесу, лепешек, что ты напекла, – Милана с готовностью посмотрела на родителей.

План у нее возник спонтанно: если бабушка Рафа и незнакома с колдовством, она – самая старшая в деревне, уж точно знает, как справиться с бедой, оброненной Матерью всех бед.

Бабушка Рафа сидела на скамейке у крыльца, будто ждала ее. Милана встала как вкопанная, прижав к груди бумажный сверток с угощением.

– Заходи, что на пороге жмешься? – бабушка Рафа махнула рукой, тяжело поднялась и направилась в дом.

Девочка, опасливо оглядываясь, шагнула следом.

– Да ты пошибче иди-то, не вагон времени у нас, – Рафа уже стояла на крыльце, смотрела на Милану через приоткрытую дверь.

– А почему… не вагон? – Милана икнула.

– Да потому что бабушку твою до полуночи успеть спасти надо… – Она зашла в дом, направилась в кухню. Там, погремев кастрюльками, достала с верхней полки жестяную банку, наполненную доверху сухой серо-зеленой травой. – Уж думала, не догадаешься ты, самой к тебе идти придется…

Милана наблюдала за ней во все глаза: бабушка Рафа, которой, как думала девочка, лет сто – такой старой и больной она казалась со стороны, – порхала по кухне, суетилась, ловко переставляя посуду, доставая с верхних полок склянки и смешивая какие-то травы.